Человек, который шел к счастью. Реквием
Шрифт:
Несколько минут потребовалось ему, чтобы очнуться и прийти в себя. Он лежал там же, где укрылся, и ни один осколок не задел его -- только известковая пыль и сажа набились в нос, измазали одежду, мешали дышать и утираться. Он тщательно осмотрелся -- крови не было, следов переломов тоже. Тогда он решился выглянуть наружу.
Посёлок выглядел страшно -- выбитые окна, курящиеся печи, крыши, разорванные на клочки, обнажённые рёбра балок. Снег сдуло, намело в мокрые курящиеся кучи у прочных препятствий, набросало в вывернутые дома липкими противными комьями. Упали и повисли на проводах столбы линий низковольтной электропередачи. Несколько машин, стоявших во дворах, смяло или снесло, на тёмно-сером джипе неподалёку от церквушки краска
– -Живой, парень? Ещё и цел, поди!
– -Что бы мне сделалось!
– - бодро ответил беглец, отгоняя недавнее наваждение.
– -Ну вот, -- весело простонал священник, -- и я тоже. Только ряса обгорела, и ещё чем-то стукнуло меня. Помоги-ка!
Он, пожав плечами, подошёл к своему нечаянному спасителю и, наклонившись, попытался помочь тому встать, но ничего не вышло. Пришлось разгрести руками снег -- и оба они, к своему ужасу, убедились, что ноги священника прижаты толстым бревном, упавшим откуда-то сверху.
– -Перебило?
– - спросил блоггер.
– -Вроде боли особой нет, -- с тревогой сказал его спутник.
– - Стукнуло, конечно, но... Ступни двигаются, во всяком случае. И под задницей мокро.
– -Обделался, попяндра?!
– - злорадно спросил беглец, пытаясь сдвинуть бревно.
– -Нет, просто, знаешь, в снегу сижу. Он как-то имеет странную привычку таять.
– -Хм...
– - ответил блоггер.
Бревно сдвинулось на несколько сантиметров, но потом встало намертво. Это было неудивительно: на противоположном конце бревна лежал бетонный блок, в свою очередь, придавленный сверху снегом и кучей мусора.
– -Тут экскаватор нужен, -- со вздохом сказал беглец.
– - Мне в одиночку не справиться.
– -Экскаватора нет, -- ответил поп, -- а сбегай-ка ты, мил человек, за Никодимовым Васькой. Он вот в том синем доме живёт, а погреб у него слева снаружи, там, где пустая дровянница. Пусть приведёт сына и принесёт лопату и лом. Втроём вы меня живо выковырнете!
– -Ладно, -- согласился беглец.
– - А ты тут помолись пока. Молился, небось, когда эта штука грохнула?!
– -Молился, конечно, -- согласился поп.
– - Кому же, как не мне, молиться-то?!
– -Ну, и что ты у него себе попросил?
– -А что тут можно попросить-то? Сказал: делай со мной что угодно, а вот людей, которых к себе сейчас забираешь, -- призри их и защити, потому что я за ними больше присмотреть, наверное, не смогу. Ну, и извинился, конечно, что мало сделать успел...
– -Ну, ты даёшь!
– - хмыкнул беглец.
– - Святой прямо!
– -Почему святой?
– - Священник, кажется. Обиделся слегка на это определение.
– - Все мы люди... Давай, беги к Никодимовым, а то как бы эта штука на нас свою дрянь раньше времени не вывалила!
Он посмотрел туда, куда смотрел священник, и тут впервые увидел взрывной гриб. Гриб был огромен, и край его шляпки уже почти закрыл зенит; облако продолжало клубиться, раскрываясь всё новыми и новыми косматыми фестонами, окрашенными ядовито-коричневым туманом среди белых струй. Тень гриба, огромная, чёрная, безжалостная, падала на аэропорт, на шоссе, на дымящиеся руины посёлков вдалеке.
Тогда страх вошёл в его сердце, и он, бросив священника под грудой мусора, побежал по обесснеженной дороге -- побежал на запад, навстречу закатному солнцу, и бежал, ни о ком не думая и ни на что не обращая внимания, пока боль в ногах и боль в печёнке не заставили его перейти на шаг. Он вспоминал, прокручивая в голове раз за разом все события последних дней, что нельзя оказывать никому помощь в очаге атомного поражения, что всякий, кто не может самостоятельно передвигаться под атомным грибом, уже обречён судьбой на то, чтобы стать разлагающимся, полным
Глубокой ночью он добрался до большого посёлка, в котором ничто не было разрушено -- только лежали поперёк улиц длинные, странные полосы сероватой пыли. В посёлке не было ни души, даже из погребов не шёл пар; видимо, все выехали из него. Он вошёл в поселковый магазин -- довольно богатое двухэтажное здание. Никто не воспрепятствовал ему, и он с комфортом сменил одежду, запасся тёплыми вещами, бельём и рюкзаком, набил карманы таблетками, сахаром, пакетиками с чаем. Потом он немного выспался в чистом, хотя и холодном, помещении. Под утро, когда уже светало, он покинул здание магазина. Рядом проехала странная, наглухо бронированная военная машина; он решил, что сейчас его расстреляют за мародёрство или увезут в концентрационный лагерь в Сибири, поэтому скрылся, проползая ловко среди наваленных на заднем дворе шпал. Потом долго отряхивал с себя снежными комьями ту самую серую пыль, которой здесь всё было покрыто. Пыль чем-то напоминала непросеянный порошок пемзы, в лучах утреннего солнышка её крупные частицы радужно блестели на изломах. Отряхнув кое-как пыль, он повернул спиной к солнцу и двинулся туда, куда ему было нужно попасть -- отсюда, на запад, на Запад!
VII. Lux aeterna, perpetua (Свет небесный на веки веков)
Он шёл и шёл на запад, скрипя по снегу и пеплу разбитыми лаковыми ботинками. Он проходил мимо деревень, крал еду или просил её, но от работ отказывался или бежал. Подавали ему редко -- он отощал, и две недели подряд ему снилась тарелка жирного плова, той самой нездоровой и слишком сытной еды, которую он раньше отвергал, как верующие отвергают грех.
Однажды он вошёл в небольшое село, над которым реял красный флаг. Люди, вооружённые охотничьими ружьями, раздавали еду в небольшой очереди беженцев. Беженцы стояли, переминаясь с ноги на ногу, а кормившие их что-то сурово говорили каждому из подходивших -- и женщине, и мужчине, и ребёнку. Он тоже подошёл -- и получил миску ароматной каши со шкварками, в которой плавали несколько зубчиков чеснока!
– -Ты кто будешь, товарищ?
– - спросил у него заросший бородой седой мужчина, охранявший порядок в очереди.
Он ответил, ничего не скрывая. Рассказал о своей борьбе, о прошлой жизни, о том, как пытался бежать на Запад от наступающего разгула реакции и консерватизма, о своих злоключениях в аэропорту, в рейсе и в Оренбурге.
– -Помню тебя, -- улыбнулся седой, -- сволочь ты был редкостная, хоть и косил под розового. Ну да ничего, покраснеешь! Мы тебе тут политграмотность поднимем, я и... -- он назвал прозвище знаменитого блоггера-коммуниста из Самары.
– - Раз грамотный, оставайся-ка здесь, с нами. Приставим тебя к работе, мы собираем племенное поголовье свиней, надо спасти ценный агротехнический ресурс... Хлебушка в ближайшие пару лет, сам понимаешь, не предвидится.
Его отвели в общую комнату для мужчин-беженцев, а одежду выстирали в передвижной прачечной. Впервые со дня отлёта из Москвы он помылся в тазу с горячей водой, отчаянно тоскуя по удобным душевым в итальянских гостиницах, где есть и фен, и два сорта шампуня, и даже одноразовая зубная щётка...
Ночью, прихватив немного украденной с кухни еды, он сбежал. Ему вовсе не хотелось сидеть в деревне с этими людьми, строившими под красным флагом новый ГУЛАГ. Мытьё в тазу и уход за свиньями были варварством, дикостью. Он не мог позволить себе делить кров с дикарями.