Человек, который шел к счастью. Реквием
Шрифт:
Несколько минут потребовалось ему, чтобы очнуться и прийти в себя. Он лежал там же, где укрылся, и ни один осколок не задел его -- только известковая пыль и сажа набились в нос, измазали одежду, мешали дышать и утираться. Он тщательно осмотрелся -- крови не было, следов переломов тоже. Тогда он решился выглянуть наружу.
Посёлок выглядел страшно -- выбитые окна, курящиеся печи, крыши, разорванные на клочки, обнажённые рёбра балок. Снег сдуло, намело в мокрые курящиеся кучи у прочных препятствий, набросало в вывернутые дома липкими противными комьями. Упали и повисли на проводах столбы линий низковольтной электропередачи. Несколько машин, стоявших во дворах, смяло или снесло, на тёмно-сером джипе неподалёку от церквушки краска
– -Живой, парень? Ещё и цел, поди!
– -Что бы мне сделалось!
– - бодро ответил беглец, отгоняя недавнее наваждение.
– -Ну вот, -- весело простонал священник, -- и я тоже. Только ряса обгорела, и ещё чем-то стукнуло меня. Помоги-ка!
Он, пожав плечами, подошёл к своему нечаянному спасителю и, наклонившись, попытался помочь тому встать, но ничего не вышло. Пришлось разгрести руками снег -- и оба они, к своему ужасу, убедились, что ноги священника прижаты толстым бревном, упавшим откуда-то сверху.
– -Перебило?
– - спросил блоггер.
– -Вроде боли особой нет, -- с тревогой сказал его спутник.
– - Стукнуло, конечно, но... Ступни двигаются, во всяком случае. И под задницей мокро.
– -Обделался, попяндра?!
– - злорадно спросил беглец, пытаясь сдвинуть бревно.
– -Нет, просто, знаешь, в снегу сижу. Он как-то имеет странную привычку таять.
– -Хм...
– - ответил блоггер.
Бревно сдвинулось на несколько сантиметров, но потом встало намертво. Это было неудивительно: на противоположном конце бревна лежал бетонный блок, в свою очередь, придавленный сверху снегом и кучей мусора.
– -Тут экскаватор нужен, -- со вздохом сказал беглец.
– - Мне в одиночку не справиться.
– -Экскаватора нет, -- ответил поп, -- а сбегай-ка ты, мил человек, за Никодимовым Васькой. Он вот в том синем доме живёт, а погреб у него слева снаружи, там, где пустая дровянница. Пусть приведёт сына и принесёт лопату и лом. Втроём вы меня живо выковырнете!
– -Ладно, -- согласился беглец.
– - А ты тут помолись пока. Молился, небось, когда эта штука грохнула?!
– -Молился, конечно, -- согласился поп.
– - Кому же, как не мне, молиться-то?!
– -Ну, и что ты у него себе попросил?
– -А что тут можно попросить-то? Сказал: делай со мной что угодно, а вот людей, которых к себе сейчас забираешь, -- призри их и защити, потому что я за ними больше присмотреть, наверное, не смогу. Ну, и извинился, конечно, что мало сделать успел...
– -Ну, ты даёшь!
– - хмыкнул беглец.
– - Святой прямо!
– -Почему святой?
– - Священник, кажется. Обиделся слегка на это определение.
– - Все мы люди... Давай, беги к Никодимовым, а то как бы эта штука на нас свою дрянь раньше времени не вывалила!
Он посмотрел туда, куда смотрел священник, и тут впервые увидел взрывной гриб. Гриб был огромен, и край его шляпки уже почти закрыл зенит; облако продолжало клубиться, раскрываясь всё новыми и новыми косматыми фестонами, окрашенными ядовито-коричневым туманом среди белых струй. Тень гриба, огромная, чёрная, безжалостная, падала на аэропорт, на шоссе, на дымящиеся руины посёлков вдалеке.
Тогда страх вошёл в его сердце, и он, бросив священника под грудой мусора, побежал по обесснеженной дороге -- побежал на запад, навстречу закатному солнцу, и бежал, ни о ком не думая и ни на что не обращая внимания, пока боль в ногах и боль в печёнке не заставили его перейти на шаг. Он вспоминал, прокручивая в голове раз за разом все события последних дней, что нельзя оказывать никому помощь в очаге атомного поражения, что всякий, кто не может самостоятельно передвигаться под атомным грибом, уже обречён судьбой на то, чтобы стать разлагающимся, полным опасных излучений живым обломком. Священник, оставленный им, был уже проклят. И вся страна, по которой он шагал, была проклята -- проклята навеки. Пусть господь, в которого они все верят, помогает им, если хочет. А ещё лучше -- пусть господь накажет их! А он тут ни при чём, его ждёт Запад, весеннее утро на улицах старинного городка, круассаны с маслом, хороший кофе и газета, где сообщается о рождении правнука у доброй и мудрой западной королевы...
Глубокой ночью он добрался до большого посёлка, в котором ничто не было разрушено -- только лежали поперёк улиц длинные, странные полосы сероватой пыли. В посёлке не было ни души, даже из погребов не шёл пар; видимо, все выехали из него. Он вошёл в поселковый магазин -- довольно богатое двухэтажное здание. Никто не воспрепятствовал ему, и он с комфортом сменил одежду, запасся тёплыми вещами, бельём и рюкзаком, набил карманы таблетками, сахаром, пакетиками с чаем. Потом он немного выспался в чистом, хотя и холодном, помещении. Под утро, когда уже светало, он покинул здание магазина. Рядом проехала странная, наглухо бронированная военная машина; он решил, что сейчас его расстреляют за мародёрство или увезут в концентрационный лагерь в Сибири, поэтому скрылся, проползая ловко среди наваленных на заднем дворе шпал. Потом долго отряхивал с себя снежными комьями ту самую серую пыль, которой здесь всё было покрыто. Пыль чем-то напоминала непросеянный порошок пемзы, в лучах утреннего солнышка её крупные частицы радужно блестели на изломах. Отряхнув кое-как пыль, он повернул спиной к солнцу и двинулся туда, куда ему было нужно попасть -- отсюда, на запад, на Запад!
VII. Lux aeterna, perpetua (Свет небесный на веки веков)
Он шёл и шёл на запад, скрипя по снегу и пеплу разбитыми лаковыми ботинками. Он проходил мимо деревень, крал еду или просил её, но от работ отказывался или бежал. Подавали ему редко -- он отощал, и две недели подряд ему снилась тарелка жирного плова, той самой нездоровой и слишком сытной еды, которую он раньше отвергал, как верующие отвергают грех.
Однажды он вошёл в небольшое село, над которым реял красный флаг. Люди, вооружённые охотничьими ружьями, раздавали еду в небольшой очереди беженцев. Беженцы стояли, переминаясь с ноги на ногу, а кормившие их что-то сурово говорили каждому из подходивших -- и женщине, и мужчине, и ребёнку. Он тоже подошёл -- и получил миску ароматной каши со шкварками, в которой плавали несколько зубчиков чеснока!
– -Ты кто будешь, товарищ?
– - спросил у него заросший бородой седой мужчина, охранявший порядок в очереди.
Он ответил, ничего не скрывая. Рассказал о своей борьбе, о прошлой жизни, о том, как пытался бежать на Запад от наступающего разгула реакции и консерватизма, о своих злоключениях в аэропорту, в рейсе и в Оренбурге.
– -Помню тебя, -- улыбнулся седой, -- сволочь ты был редкостная, хоть и косил под розового. Ну да ничего, покраснеешь! Мы тебе тут политграмотность поднимем, я и... -- он назвал прозвище знаменитого блоггера-коммуниста из Самары.
– - Раз грамотный, оставайся-ка здесь, с нами. Приставим тебя к работе, мы собираем племенное поголовье свиней, надо спасти ценный агротехнический ресурс... Хлебушка в ближайшие пару лет, сам понимаешь, не предвидится.
Его отвели в общую комнату для мужчин-беженцев, а одежду выстирали в передвижной прачечной. Впервые со дня отлёта из Москвы он помылся в тазу с горячей водой, отчаянно тоскуя по удобным душевым в итальянских гостиницах, где есть и фен, и два сорта шампуня, и даже одноразовая зубная щётка...
Ночью, прихватив немного украденной с кухни еды, он сбежал. Ему вовсе не хотелось сидеть в деревне с этими людьми, строившими под красным флагом новый ГУЛАГ. Мытьё в тазу и уход за свиньями были варварством, дикостью. Он не мог позволить себе делить кров с дикарями.