Человек, который смеется

Гюго Виктор

— Каково? — спрашивал Френсис Броун, виконт Монтекьют, маркиза Дорчестера.

— Что?

— Неужели это возможно?

— Что?

— Да "Человек, который смеется"!

— Что это за "Человек, который смеется"?

— Как, вы не знаете "Человека, который смеется"?

— Нет.

— Это клоун. Ярмарочный комедиант. Невероятно уродливый, такой уродливый, что его доказывали в балагане за деньги. Фигляр.

— Ну и что же?

— Вы только что приняли его в пэры Англии.

— Вы сами — человек, который

смеется, милорд Монтекьют.

— Я нисколько не смеюсь, милорд Дорчестер.

Виконт Монтекьют знаком подозвал парламентского клерка, и тот, поднявшись с мешка, набитого шерстью, подтвердил их светлостям факт принятия нового пэра. Затем он сообщил всякие подробности.

— Вот так штука, — сказал лорд Дорчестер, — а я все время беседовал с епископом Илийским!

Молодой граф Энсли подошел к старому лорду Юру, которому оставалось жить лишь два года, так как он умер в 1707 году.

— Милорд Юр?

— Милорд Энсли?

— Знали вы лорда Линнея Кленчарли?

— Старого лорда? Знал.

— Того, что умер в Швейцарии?

— Да. Мы были с ним в родстве.

— Того, что был республиканцем при Кромвеле и остался республиканцем при Карле Втором?

— Республиканцем? Вовсе нет. Он попросту обиделся. У него были личные счеты с королем. Я знаю из достоверных источников, что лорд Кленчарли помирился бы с ним, если бы ему предоставили место канцлера, доставшееся лорду Хайду.

— Вы удивляете меня, милорд Юр! Мне говорили, что лорд Кленчарли был честным человеком.

— Честный! Да разве честные люди существуют? Молодой человек, на свете нет честных людей.

— А Катон?

— Вы верите в Катона?

— А Аристид?

— Его прогнали, и поделом.

— А Томас Мор?

— Ему отрубили голову, и хорошо сделали.

— И, по вашему мнению, лорд Кленчарли…

— Был из той же породы. К тому же человек, добровольно остающийся в изгнании, просто смешон.

— Он там умер.

— Честолюбец, обманувшийся в своих расчетах. Знал ли я его? Еще бы! Я был его лучшим другом.

— Известно ли вам, милорд Юр, что в Швейцарии он женился?

— Что-то слыхал об этом.

— И что от этого брака у него был законный сын?

— Да. Этот сын умер.

— Нет, он жив.

— Жив?

— Жив.

— Невозможно.

— Вполне возможно. Доказано. Засвидетельствовано. Официально признано судом. Зарегистрировано.

— В таком случае этот сын унаследует пэрство Кленчарли?

— Нет, не унаследует.

— Почему?

— Потому что он уже унаследовал. Дело сделано.

— Уже?

— Поверните голову, барон Юр. Он сидит за вами на скамье баронов.

Лорд Юр обернулся, но Гуинплен сидел, опустив голову, и лица его не было видно.

— Смотрите! — воскликнул старик, не видя ничего, кроме волос Гуинплена. — Он уже усвоил новую моду. Он не носит парика.

Грентэм подошел к Колпеперу.

— Вот

кто попался-то!

— Кто?

— Дэвид Дерри-Мойр.

— Почему?

— Он больше уже не пэр.

— Как так?

И Генри Оверкерк, граф Грентэм, рассказал Джону, барону Колпеперу, весь "анекдот", то есть историю о выброшенной морем и доставленной в адмиралтейство бутылке, о пергаменте компрачикосов, о королевском приказе, скрепленном подписью Джеффриса, об очной ставке в саутворкском застенке, о том, как отнеслись ко всем этим событиям лорд-канцлер и королева, об отречении от католических догматов в стеклянной ротонде, наконец о принятии лорда Фармена Кленчарли в члены палаты перед началом заседания. Оба лорда старались разглядеть сидевшего между лордом Фицуолтером и лордом Эранделом нового пэра, о котором столько говорилось, но, так же как и лорду Юру и лорду Энсли, им это не удалось.

Быть может, случайно, а может быть, потому, что об этом позаботились его восприемники, предупрежденные канцлером, Гуинплен сидел в тени, укрывавшей его от любопытных взоров.

— Где он, где же он?

Все, входя, задавали себе этот вопрос, но никому не удавалось как следует рассмотреть нового лорда. Некоторые, видевшие Гуинплена в "Зеленом ящике", сгорали от любопытства, но все их усилия были тщетны. Как иногда старые, вдовы благоразумно заслоняют собою от нескромных взоров молодую девушку, так и Гуинплен был укрыт за широкими спинами пожилых, немощных и ко всему безучастных лордов. Старики, страдающие подагрой, мало интересуются тем, что не имеет к ним прямого отношения.

По рукам ходила копия письма в три строки, которое, как уверяли, герцогиня Джозиана прислала своей сестре, королеве, в ответ на предложение ее величества выйти замуж за нового пэра, законного наследника баронов Кленчарли, лорда Фермена. Письмо это было следующего содержания:

"Государыня!

Я согласна. Это даст мне возможность взять себе в любовники лорда Дэвида".

Внизу стояла подпись: "Джозиана". Письмо это, настоящее или вымышленное, возбуждало всеобщий восторг.

Молодой лорд Чарльз Окемптон, барон Мохен, из числа тех, кто не носил парика, с наслаждением читал и перечитывал эту записку. Льюис Дюрас, граф Фивершем, англичанин, отличавшийся чисто французским остроумием, с улыбкой поглядывал на Мюхена.

— Вот женщина! — воскликнул лорд Мохен. — На такой стоит жениться!

И два лорда, сидевшие рядом с Дюрасом и Мохеном, услышали следующий разговор:

— Жениться на герцогине Джозиане, лорд Мохен?

— А почему бы нет?

— Черт возьми!

— Это было бы счастье!

— Это счастье делили бы с вами другие.

— Разве бывает иначе?

— Лорд Мохен, вы травы. Когда дело касается женщины, нам всегда перепадают крохи чужого пиршества. Кто положил этому начало?

— Адам, должно быть.