Человек который видел антимир
Шрифт:
— Однако, с нашей точки зрения, часть пространства внутри атома не исчезает в момент перехода электрона с одной орбиты на другую? — спросил я.
— Конечно, нет, — ответил он. — Я очень упростил картину для того, чтобы вам было легче понять, что такое прерывность существования всей нашей системы в целом.
— Простите, о какой системе вы говорите? — спросил я недоуменно.
— Ну вот, всего этого, — сделал он небрежный жест рукой, — словом всего, что мы подразумеваем под словом «вселенная». Все, что нас окружает, подчинено одному общему ритму существования.
Некоторое время я молчал, ошеломленный не столько оригинальностью того, что он говорил, сколько его небрежным тоном. Казалось, что он рассказывал о давно приевшихся ему вещах.
— Что же существует в то время, когда ничего не существует? — с трудом выдавил я из себя корявую фразу.
— Существует другое время, другое пространство, другая материя.
— Какие? — спросил я, пытаясь осмыслить все, что он говорил.
— Антиматерия, антивремя, антипространство, — ответил он. — Только то, что мы называем энергией, остается более или менее общим для обеих систем; энергия — это единственное связующее звено между ними, так как является результатом их взаимодействия.
— Какое же может быть взаимодействие, когда обе системы существуют разновременно?
— Я ждал этого вопроса, — усмехнулся профессор, — он доказывает еще раз вашу неосведомленность в самых элементарных вещах. Когда мы говорим об одной молекуле, мы никогда не можем предсказать заранее ее поведение в строго заданных условиях. Физические законы справедливы только для больших ансамблей частиц, потому что носят статистический характер. Единый ритм существования нашей системы вовсе не означает того, что какое-то количество атомов не выпадает из этого ритма и не оказывается выброшенным в антипространство. Аналогичные процессы идут в антимире. Неисчерпаемые запасы энергии, которыми располагает наша вселенная, есть не что иное, как результат аннигиляции антивещества с нашей материей. Следовало бы ожидать, что, так как знак заряда, направление спина, знак магнитного момента, различающие вещество от антивещества, равновероятны, во вселенной должно было бы находиться одинаковое количество материи и антиматерии с одинаковой плотностью распределения в пространстве. Это неизбежно привело бы к их аннигиляции с чудовищным выделением энергии. Если даже предположить, что из выделившейся при этом энергии впоследствии вновь могла образоваться материя, то опять-таки вероятность образования антиматерии была такой же, как и обычной материи, и они немедленно вновь бы аннигилировали. В результате наша вселенная представляла бы собой непрерывно взрывающуюся субстанцию. На самом деле этого нет, и частицы антивещества в чистом виде обнаруживаются в нашем мире в пренебрежимо малых количествах и только при энергиях очень высоких уровней, когда кривизна пространства и связанный с ней ритм временных процессов меняются.
— Я опять вас не понимаю, — сказал я. — Мне приходилось читать о том, что при больших скоростях движения время замедляется, но при чем тут уровни энергии?
— Как раз ни при чем тут скорости. Очередная чушь, которой питаются доверчивые дураки. При равномерном прямолинейном движении одной системы относительно другой наблюдатели обеих систем будут фиксировать замедление ритма времени в чужой системе. Однако это замедление кажущееся, так как интервал между двумя событиями, происходящими в другой системе, может быть замерен только при помощи передачи сигнала, распространяющегося с конечной скоростью. Если скорость движения систем относительно друг друга соизмерима со скоростью распространения сигнала, то время, зафиксированное между двумя событиями в системе, относительно которой наблюдатель неподвижен, будет иным, чем в системе, движущейся по отношению к нему. Задача об истинном изменении времени в системах, движущихся прямолинейно и равномерно, вообще не может быть сформулирована, так как наблюдатели в этих системах, однажды сверив часы, больше никогда не встретятся. Для того чтобы такая встреча произошла, необходимо, чтобы по крайней мере один из них начал двигаться с ускорением, что противоречит условиям самой задачи. Истинное изменение скорости течения времени может иметь место только в системах, движущихся с ускорением, и не в силу самого движения, а вследствие принципа эквивалентности, гласящего, что ускоренное движение эквивалентно нахождению в гравитационном поле, которое обладает способностью менять кривизну пространства и скорость течения времени. Впрочем, этим свойством должны обладать все поля, а не только гравитационное. Просто до сего времени мы не имели возможности наблюдать эффект действия других полей, соизмеримых по напряженности с гравитационным полем. Я первый, кому это удалось, — добавил он самым обыденным тоном.
Некоторое время мы молчали. Чувствовалось, что Берестовский хочет о чем-то спросить, но не решается. Такая нерешительность настолько противоречила создавшемуся у меня представлению о Берестовском, что я невольно захотел ему помочь. Впрочем, может быть, тогда я просто искал способ побыстрее от него избавиться. Обилие непривычных понятий, преподнесенных мне профессором, очень меня утомило.
— Мне кажется, — сказал я, — что, идя ко мне, вы имели какую-то определенную цель. Можете говорить со мной откровенно.
— Конечно, имел, — ответил он, — однако вы еще недостаточно подготовлены для серьезного разговора. Кроме того, по-видимому, вы утомлены. Некоторые элементарные понятия, о которых я вам говорил, еще не нашли места в вашем сознании. То, что принято называть здравым смыслом, противится их усвоению. Пройдет несколько дней, и все это уляжется. Я вам дам знать о дне нашей следующей встречи.
Берестовский встал и, не прощаясь, вышел.
Несколько дней шел дождь, и я почти не выходил из дома. Сказать по правде, мне совершенно не хотелось встречаться с Берестовским. Что-то было в нем вызывающее антипатию. Не могу сказать, что именно. Скорее всего превосходство, с которым он взирал на меня. Я не сомневался в том, что в его планах я должен был играть какую-то роль. При этом он ко мне присматривался, как присматриваются к вещи, которую собираются купить в магазине. Кажется, он не сомневался в том, что если я ему подойду, то вопрос будет решен независимо от моей воли.
Вместе с тем я много раз мысленно возвращался к нашему последнему разговору. Как ни странно, то, о чем мне говорил Берестовский, приобретало для меня все больший и больший интерес. Подсознательно я думал об этом все время. У меня даже появилось подозрение, не являюсь ли я объектом гипнотических экспериментов профессора-брахмана.
На четвертый день я вышел, чтобы купить папирос.
У входа в магазин я столкнулся с Берестовским.
— Я пришел за вами, — сказал он, глядя по обыкновению куда-то вбок.
— А вы были уверены, что я приду? — спросил я.
— Конечно, потому, что я вас вызывал, — ответил он. — Пойдемте.
Я безвольно поплелся за Берестовским.
Подойдя к своему дому, профессор вынул связку ключей и долго манипулировал ими у небольшой двери в заборе. Наконец дверь открылась.
— Входите, — сказал он.
То, что произошло дальше, было похоже на дурной сон. Я почувствовал толчок, все предметы перед глазами покатились куда-то вниз, и я оказался лежащим на земле. Острые зубы сжимали мне горло.
— Назад, Рекс! — крикнул Берестовский, и огромная овчарка, рыча и огрызаясь, направилась к дому.
— Я допустил оплошность, — сказал Берестовский, невозмутимо наблюдая, как я поднимаюсь на ноги, — было бы очень некстати, если бы он вас загрыз именно тогда, когда вы мне нужны.
Странным было то, что его слова меня не возмутили. Какая-то тупая покорность овладела мной.
Мы стояли посредине двора, напоминающего свалку. Кучи каких-то исковерканных аппаратов и приборов валялись там, где некогда были газоны. В центре двора стояло несколько трансформаторных будок.
— Попортил я им всем крови, пока они поставили мне эти трансформаторы, — сказал самодовольно Берестовский. — Впрочем, для меня эти мощности смехотворно малы. Мне нужны миллиарды киловатт. Максимум, на что можно использовать эти трансформаторы, — зарядка аккумуляторов. Основные количества энергии, необходимой для моих опытов, мне приходится добывать самому. В этом я, слава богу, не ограничен.
Мы вошли в дом. Дневной свет слабо пробивался через щели в закрытых ставнях. Однако Берестовский подошел к окну и задернул плотную штору. После этого он зажег свет.