Человек, который жил под землей
Шрифт:
Он уже хотел взвалить ящик на плечо, как вдруг заметил за топкой парового котла дверь. Куда она ведет? Попробовал открыть ее, по она была заперта основательно. Без лишнего шума он изломал ее ломиком; дверь открылась на скрипучих петлях наружу. В лицо пахнул свежий воздух, и он услышал приглушенный, далекий рев. Осторожней, напомнил он себе. Открыл дверь пошире, оттуда выкатился кусок каменного угля. Бункер... Видимо, дверь вела в другой подвал. Рев стал громче, но происхождение его было непонятно. Где он? Ощупью перебрался через угольную кучу и в темноте двинулся дальше но усыпанному крошкой полу. Рев доносился как будто сверху, потом снизу. Ладонь скользила по стене, наткнулась на деревянный выступ. Дверь,
Рев замер на низкой поте; но синие у пего побежали мурашки. Казалось, с ним ведет какую-то игру человек гораздо умнее его. Он прижал ухо к двери. Да, голоса... Боксерский матч? Голоса звучали близко и отчетливо, по он не мог понять, радуются там или огорчаются. Он повернул ручку, замок мягко щелкнул, и дверь пружинисто толкнула его. Он боялся открыть дверь, по удивление и любопытство взяли верх. Он распахнул дверь на себя, и в дальнем конце подпала увидел раскаленную докрасна топну. Метрах в трех была еще одна дверь, приоткрытая. Он подошел к ней и выглянул и пустой высокий коридор, исчезавший в хитросплетенной тени. Зычные голоса гремели где-то совсем рядом, дразнили любопытство. Он шагнул в коридор, голоса загремели еще громче. Крадучись дошел до узенькой винтовой лестницы наверх. Он поднимется туда во что бы то ни стало.
Пока он поднимался но винтовой лестнице, голоса накатывались на пего сплошной волной, потом, достигнув предельной громкости, утихали, но слышны были все время. Впереди горели красные буквы: ВЫХОД. Наверху он остановился перед черным, вяло колышущимся занавесом. Раздвинул складки, и взгляду его открылась вогнутая глубь, устланная бессчетными гроздьями мерцающих отсветов. Под ним теснились человеческие лица, они смотрели вверх и что-то кричали, скандировали, свистели, смеялись. А перед лицами, высоко на серебристом экране, корчились тени. Кино, сказал он, и с его губ сорвался запоздалый смешок.
Он стоял в ложе кинотеатра, и, так же как в церкви, ему захотелось остановить этих людей. Над своей жизнью смеются, с изумлением подумал он. Кричат и свистят собственным ожившим теням. Сострадание воспламенило фантазию. Он вышел из ложи и зашагал по воздуху, зашагал к зрителям; паря у них над головами, он протянул руку, чтобы коснуться их... Картина растаяла - он опять стоял в ложе и смотрел на море лиц. Нет, этого нельзя сделать; их не пробудить. Он вздохнул. Эти люди - дети: живут во сне, просыпаются при смерти.
Повернулся, раздвинул черный занавес и выглянул наружу. Никого не увидел. Когда он спустился по белой каменной лестнице, навстречу вышел человек в хорошо подогнанной синей форме. Он так привык находиться под землей, что ему казалось, он может пройти мимо этого человека, как призрак. Однако человек остановился. Остановился и он.
– Ищете мужской туалет, сэр?
– спросил человек и, не дожидаясь ответа, повернулся и показал.
– Туда, пожалуйста. Первая дверь направо.
Человек повернулся и ушел наверх. Он засмеялся. Что за чудак! Он вернулся в подвал и постоял в красной полутьме, глядя на раскаленные угли в топке. Потом подошел к раковине, открыл кран, и вода полилась ровной беззвучной струей, похожей на струю крови. Он отогнал это больное видение и лениво принялся мыть руки, поглядывая по сторонам - нет ли мыла. Мыло нашлось; он мылил руки, пока не набрал полную пригоршню густой пены, похожей на алую губку. Тщательно вымыл, сполоснул руки, поискал полотенце; полотенца не было. Он завернул кран, снял рубашку, вытер ею руки, потом надел, с благодарностью ощущая ее мокрое, прохладное прикосновение.
Да, ему хотелось пить; он снова пустил воду, набрал пригоршню и выпил большими, долгими глотками. Теперь он почувствовал малую нужду; он выключил воду, встал к стене, наклонил голову и смотрел, как красная струя падает на пол. Нос у него сморщился от едкого испарения; хотя перед этим он бродил по сточной жиже, сейчас поскорее отступил от стены, чтобы туфель, испачканных жирной грязью, не коснулась его моча. Послышались шаги, и он быстро забрался в угольный бункер. Уголь осыпался с шумом. Шаги приблизились к подвалу и замерли. Кто там? Кто-то услышал его и решил посмотреть, в чем дело? Он пригнулся; его прошиб пот. Долгая тишина, потом звякнул металл, и красный отсвет в комнате разгорелся ярче. Истопник, подумал он. Шаги приблизились, и он окаменел. Перед ним возникло белое лицо в разводах угольной пыли - лицо старика с водянистыми голубыми глазами. На обтянутых скулах играли блики, в руках он держал громадную лопату. Скрежетнул металл по камню, старик поднял лопату с углем и исчез из виду.
В комнате на миг потемнело, потом уголь занялся, и комната осветилась желтым. Старик шесть раз подходил к бункеру за углем, но ни разу не поднял глаз. Наконец он бросил лопату, промокнул лицо грязным платком и вздохнул: "Уф!" - потом повернулся и побрел прочь: шаги замерли вдалеке.
Он стоял, а куски угля все еще скатывались с кучи. Он вышел из бункера и с удивлением увидел над головой дымчатые очертания лампочки. Почему старик не зажег свет? А, конечно... Понял. Старик здесь столько проработал, что свет ему ни к чему. Он и так научился видеть в этом темном мире, вроде безглазых червей, которым хватает в земле одного осязания.
Его взгляд упал на судок, но он даже надеяться не смел, что там есть еда. Поднял судок; тяжелый. Открыл. Бутерброды! Воровато оглянулся; никого. Поискал еще, нашел спички и полжестянки табаку; торопливо сунул их в карман и выключил свет. Взяв судок под мышку, он вышел в дверь, перелез через угольную кучу и снова очутился в освещенном подвале похоронного бюро. Надо забрать инструменты, сказал он себе, и погасить свет. Он поднялся на цыпочках по лестнице и выключил свет; за дверью все еще гудел чей-то голос. Он осторожно спустился и осторожно, вслепую, одними пальцами, раскрыл судок, оторвал кусок от бумажного пакета, достал жестянку с табаком и насыпал табаку в согнутую бумажку. Скатал, послюнил, взял в рот, закурил; едкий дым обжег легкие. Никотин добрался до мозга, разошелся по животу, по рукам до самых кончиков пальцев, успокоил уставшие нервы.
Он подтащил инструменты к пролому в стене. Выдаст его грохот упавшего ящика? Но надо было рискнуть: ему нужны эти инструменты. Он поднял ящик и пропихнул в дыру; ящик упал в грязь, инструменты внутри загремели. Он подождал, послушал; ничего не случилось. Головой вперед он протиснулся в дыру и стал на пол пещеры. Он ухмыльнулся - у него возникла хитроумная идея. Сейчас он вернется в подвал похоронного бюро, сядет за кучей угля и пробьет еще одну дыру. Точно! Он открыл ящик, вынул ломик, отвертку и молоток; засунул все это за пояс.
С новой толстой самокруткой в зубах он пролез через дыру обратно, переполз через угольную кучу и сел перед кирпичной стеной. Ковырнул ее ломиком, цемент отскочил; первый кирпич удалось вынуть быстрее, чем он думал. Остальные поддавались хуже; он проработал с час. Работа оказалась нелегкой. Он устало перевел дух - надо отдохнуть немного. Есть хочется. Он ощупью пробрался в пещеру и по стенке дошел до ящика с инструментами. Сел на него, открыл судок и вынул два толстых бутерброда. Обнюхал. Свиные отбивные... Рот наполнился слюной. Он закрыл глаза и набросился на бутерброд, на мягкий ржаной хлеб и сочное мясо. Ел торопливо, заглатывая громадные куски, и от этого ему захотелось пить. Но он съел второй бутерброд, нашел яблоко, схрупал его и сосал огрызок, пока он не потерял всякий вкус. Потом, как собака, разгрыз кости и выел солоноватый душистый мозг. После этого вытянулся во весь рост на земле и уснул.