Человек - Луч
Шрифт:
Женя, растерянно улыбаясь, села в снег. Здание все еще плыло над ними…
— Вы что-нибудь понимаете?
— Очень мало. — Напряженное лицо Юры было серьезным. — Здесь овладели силой тяготения, и вот…
Они говорили шепотом. Уже виден был конец дома; за ним поспешало солнце. Юра вдруг отмахнулся от чего-то. На соседнем дереве и на кустах повисла золотистая кожура апельсинов; отдельные рыжие кусочки валялись на снегу.
— Эй! Наверху! — заорал вдруг Юра. — Штраф!
Им снова овладело безудержное веселье. Дом уплывал, уже
Когда дом исчез, они с минуту стояли молча, улыбаясь и глядя друг на друга взбудораженными, шальными от виденного глазами. Потом заговорили громко, хохоча, перебивая друг друга, восторженно вспоминая все подробности, и не заметили, как пришли в медпункт.
Едва они переступили порог, как в репродукторе что-то зашуршало и через секунду знакомый, но на этот раз очень ехидный голос академика Андрюхина медленно произнес:
— «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте…» Товарищ Сергеев, зайдите ко мне.
— Вот черт! — вырвалось у Юры, когда он невольно оглядывался по сторонам, отыскивая академика.
— Кто это? — нахмурилась Женя.
— Академик Андрюхин.
Юра заторопился и готов был, кажется, уйти, даже не попрощавшись. Но на пороге он оглянулся; Женя успела повернуться к нему спиной.
— До свиданья, — пробормотал Юра.
Женя молча, не оборачиваясь, равнодушно пожала круглыми плечами.
Глава восьмая
ТАЙНА
Теперь, когда вдвоем с академиком Андрюхиным они стояли на берегу припорошенной снегом неширокой Ирги и никто не мог им помешать, Юра ждал объяснений ученого. Андрюхин как будто собирался сделать это.
— Ты все еще удивляешься тому, что видишь здесь… — Ученый присел у принесенного им чемоданчика и щелкнул замком. — А между тем уже пора перестать удивляться, пора перейти к делу. А теория, принципы… Этим мы тоже займемся.
Лицо Юры просияло.
— Правда, Иван Дмитриевич? — он даже оглянулся. — Я бы очень хотел!
— Все в свое время, дружок, — улыбнулся Андрюхин, доставая из чемоданчика с металлическими бляхами пояс и кожаный шлем в медных пластинках. — Я надеюсь, тебе понравились Ван Лан-ши, Паверман. Ну, и я не очень, быть может, тебе противен?
— Иван Дмитриевич!
— Разберемся во всем этом позднее, — сказал академик, протягивая Юре пояс и шлем. — А пока — за работу! Следовало бы, конечно, посвятить тебя в рыцари прекрасной дамы — Науки. Но я не помню процедуры, ее придумал Паверман. А импровизировать в таких делах — кощунство… Ну же, бери! Это твое.
— Мое? — удивился Юра, вертя в руках пояс и шлем.
— Надевай смело, все придется впору.
Действительно, шлем был сделан как будто на него, а пояс лег так привычно, словно Юра век его носил.
— Не касайся бляшек! — крикнул Андрюхин, увидев, что Юра с интересом рассматривает металлические шестигранники, сидевшие вдоль всего пояса. — Чрезвычайная осторожность и самая жестокая дисциплина — к этому придется привыкнуть. Они сошли на лед Ирги.
— Сегодня мы видели, как плыл над лесом конференц-зал, — сказал Юра. — Домина в шесть этажей — как корабль, вернее — огромный дирижабль…
— Это пустяки, — пробормотал Андрюхин, что-то рассматривая и подкручивая на поясе Юры. — Ну! Па-а-шел!
И Юра не успел ответить, как очутился в воздухе.
Он повис на высоте примерно трех метров и беспомощно болтал ногами. Слова застряли у него в горле. Под ним не было ничего; пустота, воздух. Но он прочно держался над этой пустотой. Не мог подняться выше, но не мог и опуститься. Кажется, дрыгая ногами, он даже немного двигался в сторону. Сначала он висел почти над Андрюхиным, а теперь Андрюхин оказался левее. Заметив это, Юра замер.
Ему казалось, что тело его невесомо, что у него вообще нет тела. Испугавшись, он лихорадочно ощупал себя и от этих судорожных движений опять несколько передвинулся в сторону. Но тело его было живо, только с ним что-то случилось. Не прошло и нескольких секунд с того мгновения, когда он взмыл в воздух, а Юре казалось, что прошли часы. Он не спускал глаз с Андрюхина, прижимая подбородок то к груди, то к плечу.
— Слушай внимательно, — услышал он голос Андрюхина. — Ты слышишь меня?
Юра хотел ответить, но не смог и только мотнул головой, прижав подбородок к плечу. Это выглядело смешно, но Андрюхин даже не улыбнулся.
— Отвечай! — крикнул он сердито.
И Юра, который ясно чувствовал, что если он скажет хоть слово, то или упадет, или, что хуже, взлетит еще выше, все-таки выдавил из себя:
— Да…
— Очень осторожно передвинь рейку на пряжке вправо, — сказал Андрюхин после паузы, которая показалась Юре бесконечной. — Осторожно!.. Охвати ее пальцами, передвигай плавно. Помни: если резко сдвинешь, полетишь на землю, да так, что костей не соберешь! Нажимай очень осторожно, чуть-чуть…
Он говорил это, сжимая собственные ладони и даже приседая, чтобы все было нагляднее.
Юра плохо видел; пот, струившийся по его лицу, заливал глаза. Но вытереть лицо он не мог. Все его внимание сосредоточилось на пряжке. Никогда еще так нежно не касался он какого-либо предмета. Ему показалось, что ничего не произошло, что он висит в воздухе на том же месте, и ему очень захотелось передвинуть рейку на пряжке подальше. Но он продолжал еле заметно даже не сжимать, а гладить ее…
Когда он увидел, что две елочки будто надвигаются на него снизу и их зеленые свечки на макушке увеличиваются и загораются янтарным блеском, когда он увидел не замеченный им раньше тощий кустик, пробившийся сквозь снег тремя или четырьмя прутиками, когда он наконец коснулся ногами земли и мягко ушел в глубокий снег, то это было счастье, не сравнимое, кажется, ни с чем, что до этого довелось испытать Юре.