Человек не сдается
Шрифт:
– Чего ты гогочешь?
– Ой, не могу, - сквозь смех отвечала Люба, скрестив руки и прижав их к маленьким тугим грудям.
– У меня сегодня урожай на женихов!
– Ну, знаешь... Ничего смешного!..
– Петр, обиженно взглянув на девушку, отвернулся.
– Не дуйся, Петух!
– все еще смеясь, говорила Люба. Взяв его под руку, она заглянула ему в глаза.
– Разве так сразу можно? Что мне мама скажет? И тебе со своими поговорить надо... Пойдем, а то я опаздываю.
– Никуда ты не пойдешь.
– Сумасшедший! Хочешь, чтоб я завтра на экзамене провалилась?
– А ты хочешь, чтоб я начал службу с опоздания в часть?
– Ну тогда уезжай!
– В голосе Любы зазвенели металлические нотки, хотя в глазах продолжал теплиться смешок.
– И уеду!
– Петр взялся за чемодан.
– Поезд, которым приехал, еще не ушел.
– Уезжай... Только не забудь, что у меня консультация заканчивается через три часа, а потом я свободна.
– Люба, я не шучу... Уеду.
– Уезжай, уезжай. Чего ж стоишь?
И Люба метнулась к тронувшемуся с места трамваю. Уже с подножки, удаляясь, крикнула со смешком:
– Не забудь чемодан в камеру хранения сдать!..
И снова знакомая обстановка вагона, снова татакают под полом колеса. У дверей купе митинговал, размахивая длинными руками, младший политрук Морозов:
– Правильно сделал, что уехал! Вот дурак только, что переживаешь!
Петр Маринин, к которому обращены эти слова, дугой согнув спину, сидел у столика, уставив неподвижный взгляд в окно, где томился в июньском зное день. Напротив Петра - младший политрук Гарбуз.
Сдвинув черно-смоляные брови, Гарбуз стучал кулаком по своей острой коленке и не соглашался с Морозовым:
– А по-моему, надо было растолковать ей, что к чему, - скрипел его хрипловатый голос.
– Ты же сколько этой встречи ждал! А она консультация! Плевать на консультацию! Сдала бы экзамен в другой раз.
– Не верила, что уеду, - с грустью и оттенком виноватости заметил Петр.
– Раньше я всегда ее слушался.
– Ну и дурак!
– гаркнул Гарбуз и, сердито засопев, достал папироску.
– Оба вы тюфяки!
– безнадежно махнул рукой Морозов.
– А еще политработники... Ведь война может грянуть! А вы?.. Только и разговоров, что про женитьбу. Приспичило!.. Я б на твоем месте, Петро, года три послужил бы, а потом в Военно-политическую академию. Женитьба не уйдет!
– Постой, постой!
– Гарбуз, подбоченившись, дьяволом посмотрел на Морозова.
– А что это за студенточка провожала тебя на вокзале?
Морозов заморгал глазами, облизал сухие губы.
– Ну, я - другое дело, - развел он руками.
– Во-первых, я на целый год старше вас. А во-вторых...
Что "во-вторых", трудно было услышать, так как Гарбуз загромыхал раскатистым смехом. Не выдержав, рассмеялся и Петр.
– Хватит ржать!
– рассердился Морозов.
– Давайте лучше "козла" забьем.
После пересадок в Сарнах и Барановичах приехали в Лиду. Разыскав в городишке автобусную станцию, направились от Лиды на восток - в Ильчу.
И вот - небольшое местечко Ильча, о существовании которого ни Петр, ни его друзья раньше и не подозревали. Узкие, пыльные улицы со щербатыми мостовыми, островерхие черепичные крыши домов, заросшая камышом речушка приток Немана. За речушкой на горе - костел. Его долговязое серое тело двумя шпилями тянулось высоко в небо и бросало угловатую тень на плац, растянувшийся между костелом и казармами. В этих казармах размещались штабные подразделения и сам штаб мотострелковой дивизии.
Дивизия только формировалась. Рождение ее и подобных ей частей означало тогда рождение нового рода войск Красной Армии - моторизованной пехоты. Части молодого соединения пополнялись только что призванной в армию, необученной молодежью. Командиры - одни переводились из разных частей Западного Особого военного округа, другие, как Маринин, Морозов, Гарбуз, приходили из военных училищ. Костяком будущего соединения явилась танковая бригада, которая находилась близ границы в летних лагерях и готовилась к переформированию в два танковых полка.
Старший батальонный комиссар Маслюков - начальник политотдела формирующейся мотострелковой дивизии - сидел в своем кабинете за непокрытым канцелярским столом и листал личное дело младшего политрука Маринина Петра Ивановича. Сам Маринин был здесь же. Он уселся на уголке табуретки и со смешанным чувством любопытства, робости и удивления рассматривал Маслюкова. Близко встречаться с таким большим начальником ему приходилось впервые.
"Губы толстоваты", - мелькнула у Петра нелепая мысль, и он усмехнулся, потупив взгляд. Боялся, что Маслюков заметит на его лице улыбку.
Подавив в себе беспричинный приступ смеха, Маринин снова стал рассматривать лицо старшего батальонного комиссара - полное, чуть румяное, с ямочкой на подбородке. Неопределенного цвета глаза - внимательные, задумчивые, взгляд прямой и требовательный. В Маслюкове угадывался властный, настойчивый характер, выработанный трудной армейской службой.
– Учились в институте журналистики?
– нарушил вдруг тишину старший батальонный комиссар, уставив на Петра внимательные глаза.
Во взгляде этих глаз и в голосе, каким был задан вопрос, Петр уловил нечто такое, что заставило его встревожиться...
– Да. Из института призван на действительную.
– Хорошо-о, - протяжно вымолвил Маслюков, и это "хорошо" усилило неизъяснимую тревогу Маринина.
– Вы, конечно, знаете, - начал издалека старший батальонный комиссар, - что вас рекомендуют секретарем дивизионной газеты.
– Знаю.
– А не лучше ли вам месяца два поработать политруком роты? Посмотрите, чем живут солдаты, как складывается их служба в условиях нового рода войск... Потом будет легче в газете...
– Я готов, - облегченно вздохнул Маринин.