Человек рождающий. История родильной культуры в России Нового времени

Мицюк Наталья

У истоков изучения социокультурной истории деторождения стояли культурные антропологи. Неслучайно во множестве современных работ упоминается прежде всего имя американки, этнографа Бриджит Джордан, которую ныне иначе как легендарной и не называют (недаром она получила престижную премию имени Маргарет Мид) [8] : сорок лет назад она положила начало кросс-культурному историческому исследованию истории родовспоможения в четырех разных культурах. Основываясь на многочисленных полевых наблюдениях, а также на интервью с беременными и роженицами, она рассмотрела историю и современное состояние родовспоможения у мексиканцев на Юкатане, голландцев, шведов и американцев, показав не столько сходства, сколько различия (даже в случае конфессиональных совпадений). Родильные практики, настаивала она [9] , сильно меняются с течением времени, и современная биомедицинская модель родов – не более чем победа экспертного знания и особого типа социального контроля. Б. Джордан показала, насколько медикализированы роды в США на протяжении всего XX века, насколько полны сопереживания и соблюдения старых традиций роды у мексиканцев, как голландская культура из века в век подчеркивала и поддерживала естественность родильных процессов у женщин в своей стране (что сопоставимо с тем, как индивидуализированы с древности и по сей день роды у шведов).

8

Jordan B. Birth in Four Cultures: A Cross-cultural Investigation of Childbirth in Yucatan, Holland, Sweden and the United States. Montreal: Eden Press Women’s Publications. 1978.

9

Jordan B. Authoritative Knowledge and Its Construction // Childbirth and Authoritative Knowledge: Cross-Cultural Perspectives. Berkeley; Los Angeles; London, 1997.

Используя

любимый Б. Джордан этнографический метод «включенного наблюдения», сопереживая тем, кого изучают, последовательницы этого американского этнографа поставили во главу угла создание истории родильной культуры, написанной от лица самих рожениц, прежде всего тех, с кем можно еще этот вопрос обсудить, а в случае, если речь шла об уже ушедших поколениях, – читая эгодокументы, автобиографическую прозу. Женский голос в истории (хотя бы и в истории такого связанного с женским социальным опытом феномена, как роды) был услышан. Критику старой технократической модели родов, которая превратила женщин в «хрупких инвалидов», стало возможным найти в работах последовательниц Б. Джордан – Ш. Китзингер, Б. Лозофф, Э. Мартин: все они позиционировали себя как сторонницы феминистской антропологии и биосоциального анализа культур деторождения [10] . Сами роды представали в их трудах важной кросс-культурной практикой, которая позволила глубже осмыслить женскую культуру прошлого, в том числе представить разрешение от бремени как модифицированный обряд перехода, характерный для традиционных культур, в который в прошлом весьма грубо и нежданно вторглось государство с его медицинским контролем над жизнью и смертью, а стало быть, и над рождением детей. Последняя из названных, Э. Мартин, обосновала тезис о том, что переход от традиционной культуры деторождения к биомедицинской привел к тому, что роженицы стали рассматриваться как «машины» по производству детей и бесправные объекты врачебных манипуляций. В то самое время, когда публиковали свои работы американские специалисты в области исторической и феминистской антропологии, в Западной Европе крепло научное направление, в центре внимания которого были довольно позитивистские по методологии исследования средневековой истории родовспоможения [11] . Однако это не была в полной мере обычная социальная история медицины: в контексте возникшей «исторической феминологии» (женской истории) авторам было важно не только реконструировать предметный мир акушерок прошлого, но и заставить зазвучать голос перепуганных рожениц, для которых каждое разрешение от бремени было равно прохождению смертельно опасного испытания. Среди авторов книг и статей по истории акушерства было немало женщин-исследовательниц, и они привносили в текст исследований собственную эмпатию.

10

Kitzinger S. The Complete Book of Pregnancy and Childbirth Dorling Kindersley. New York: Alfred A. Knopf, 1982; Kitzinger S. A Celebration of Birth: The Experience of Childbirth. Penguin, 1984; Lozoff B. Birth and «bonding» in non-industrial societies // Developmental Medicine and Child Neurology. Vol. 25. Р. 595–600; Martin Em. The Woman in the Body: A cultural analysis of reproduction. Boston: Beacon Press, 1987.

11

Lyons A. S., Petrucelli R. J. Die Geschichte der Medizin im Spiegel der Kunst. K"oln: DuMont Verlag, 1980; Kammeier-Nebel A. Wenn eine Frau Kr"autertr"anke zu sich genommen hat, um nicht zu empfangen // Mensch und Umwelt im Mittelalter / Hrsg. von B. Herrmann. Stuttgart, 1987. S. 65–79.

Современница и единомышленница Б. Джордан, ныне не менее известная среди феминистских социоантропологов Энн Оукли [12] , еще занимаясь социологией детства в 1960–1970-е годы, обосновала значимость принципа эмпатии – то есть эмоционального сопереживания, «вчувствования» в любом феминистски ориентированном социологическом, социоантропологическом, историческом исследовании. Занимаясь социологией родов, она показала, насколько эффективен в изучении современной социологии родовспоможения метод прямого обмена мнениями с интервьюируемыми, и это перевернуло шаблоны традиционных техник сбора эмпирического материала [13] . Шокированы были и историки: возможно ли соотносить рассказанное в прошлом с собственным женским (и по сути современным) опытом? Однако экспертное мнение исследователей и просто обычных людей, живших в века минувшие, оказалось востребовано: социальные и культурные антропологи, описывая современную биомедицинскую модель родов и выделяя ее недостатки, терялись при поисках ответа на вопрос, когда, в каких странах и каким образом эта модель утверждалась, какие модели она сменила в разных социальных стратах и почему обрела абсолютную гегемонию в сфере деторождения. Как тут не вспомнить известное умозаключение Томаша Саса (американского психиатра венгерского происхождения): «Медикализация – это не медицина и не наука, это социально-семантическая стратегия, которая выгодна одним и несет угрозы другим» [14] . Неудивительно, что теория медикализации, привнесенная в работы историков И. Золой, Г. Розеном, П. Конрадом и получившая самый значительный резонанс, конечно же, благодаря М. Фуко [15] , не могла не захватить и ту часть исторического сообщества, которая изучала историю и историческую антропологию родовспоможения.

12

Подробнее см.: Пушкарева Н. Л. Гендерная теория и историческое знание. СПб., 2007.

13

Oakley A. Interviewing Women: A Contradiction in Terms // Doing Feminist Research / Ed. by H. Roberts. London: Routledge & Kegan Paul. 1981. P. 30–61; Oakley A. The Captured Womb: A History of the Medical Care of Pregnant Women. New York: Basil Blackwell, 1984; Oakley A. Essays on women, medicine and health. Edinburgh: Edinburgh University Press, 1993.

14

Szasz Т. S. The Medicalization of Everyday Life: Selected Essays. Syracuse, New York: Syracuse University Press, 2007.

15

Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. М.: Касталь, 1996; Фуко М. Рождение клиники. М.: Смысл, 1998; Zola K. Medicine as an Institution of Social Control // Sociological Review. 1972. № 20. Р. 487–504; Rosen G. From Medical Police to Social Medicine: Essays on the History of Health Care. New York, 1974; Conrad P. Medicalization and Social Control // Annual Review of Sociology. 1992. № 18.

Р. 209–232.

В связи с этой темой в мировой историографии нелишне напомнить, что всего десяток лет назад в российской науке о медикализации никто не упоминал (причина тому – слишком явные коннотации между карательной психиатрией в СССР и инквизицией, позиционировавшей себя как борца за душевное здоровье общества). Ныне же, когда прежние идеологические путы сброшены, а распространение влияния медицины на все новые сферы общественной жизни, делегирование медикам полномочий решать вопросы, которые должны быть предметом внимания специалистов иных наук (а не только медицины), приобрело характер почти пандемии, термин получил прописку и в нашей науке. Психологи, культурологи, историки проявляют особый интерес к самому рождению этой социальной тенденции, к тому, как это происходило в прошлом и как идет сейчас процесс медикализации, определяется место этого процесса в социальной истории медицины.

У нынешних историков под медикализацией принято разуметь процесс втягивания разных социальных страт (обычно этот вектор направлен от обеспеченных и образованных социальных слоев и к низшим и неграмотным) в сеть так или иначе организованной (иногда и сразу государством) медицинской помощи [16] , а вместе с ним – развертывания медицинского контроля над поведением индивидов. Трудно поспорить и с тем, что этот процесс есть разновидность функции контроля социального, наравне с религией, идеологией и правом. Он был и остается связанным с урбанизацией, индустриализацией, развитием бюрократии, а в сфере идеологической стал одним из проявлений победы рационализма [17] .

16

Болезнь и здоровье: новые подходы к истории медицины / Под ред. Ю. Шлюмбома, М. Хагнера, И. Сироткиной. СПб.: ЕУСПб; Алетейя, 2008. С. 21.

17

Михель Д. В. Медикализация как социальный феномен // Вестник Саратовского гос. ун-та. 2011. № 4 (60). Р. 256–263; Тёмкина А. А. Медикализация репродукции и родов: борьба за контроль // Журнал исследований социальной политики. 2014. № 3. С. 325.

Новая социальная история медицины, рождавшаяся четверть века тому назад, изменила акценты в исследованиях медицинского опыта прошлого: вместо формальной истории медицинского знания жизнеописаний выдающихся докторов в работах по истории врачевания появились размышления о путях трансформаций медицинских практик (в том числе и ошибочных, странных, основанных на ложных предубеждениях), о влиянии медицины на социальную жизнь и быт отдельных людей; появились истории врачебной помощи, написанные от лица самих пациентов или ими самими [18] . Так социальные историки медицины подошли к критике предшественников, которые изучали историю того же акушерства, игнорируя социокультурный контекст деторождения [19] .

18

Михель Д. В. Социальная история медицины // Журнал исследований социальной политики. 2009. № 3.

19

Cutter I., Viets H. A Short History of Midwifery. Philadelphia: W. B. Sanders Co, 1964; Eccles A. Obstetrics and Gynaecology in Tudor and Stuart England. Cambridge: Cambridge University Press, 1982.

Оставалось сделать еще один шаг для обновления социальной истории врачебного знания: помимо изучения истории лекарских знаний и навыков, технической оснащенности акушеров и гинекологов, помимо осознания путей медикализации и влияния этого процесса на репродуктивное здоровье, нужно было еще и признать важность изучения изменчивой сферы людских эмоций – самих врачей, их помощников, но главное и прежде всего – тех, кто собственно даровал жизнь, рожавших женщин, а также тех, кто им в этом помогал.

Вот почему в культурной истории деторождения реально пионерской стала работа Ричарда и Дороти Вертц [20] . В фокусе их исследования оказался сложный процесс «денатурализации» и стандартизации родового процесса. По мнению этой супружеской пары историков, следствием медикализации стал плавный и почти незаметный переход родов и рожениц под абсолютный контроль врачей, a результатом этого перехода стала частичная или полная потеря роженицами особого «женского знания». Описываемое ими социальное явление они сравнивали с улицей с двусторонним движением, полагая, что каждый из участников родового процесса преследовал собственные цели: женщины стремились избежать боли, облегчить течение родов, обеспечить комфорт и удобства, в то время как врачи были ориентированы на повышение собственного авторитета и получение большей прибыли [21] . Этот механизм подчинения индивида медицине (в этом случае рожениц) был обусловлен, по мнению исследователей, обычным страхом больных или, точнее, страждущих, которые становились готовы к добровольному порабощению ради самоспасения и сохранения будущей жизни.

20

Wertz R. W., Wertz D. C. Lying-In: A History of Childbirth in America. New York: The Free Press, 1977.

21

Ibid. P. 234.

Разбираясь в многовековой истории родовспоможения, Р. и Д. Вертц положили в основу типологии отношение к слову врача [22] и выделили три периода: до конца XVIII века – существование естественной модели родов, когда культура деторождения была исключительно женским делом и роженица находилась в кругу «сестер», подруг и знакомых акушерок, из уст в уста передававших знания, выработанные веками; с конца XVIII до начала XX века – время интенсивной медикализации родов, превращения их в особое «социальное действие» и область медицинских манипуляций, осуществляемых под врачебным контролем; с 1920-х годов до конца XX века – период абсолютной доминанты технократической, биомедицинской модели родов.

22

Dye N. S. History of Childbirth in America // Signs. 1980. Vol. 6. № 1. P. 98.

Предложенная типологизация тут же утвердилась в историографии. Уже в опубликованных в середине 1980-х годов работах американки Джудит Левитт [23] и ее тезки из Великобритании Джудит Льюис [24] , посвященных изучению истории деторождения в США и Англии соответственно, можно найти именно эту периодизацию. Обе исследовательницы уделили внимание не только области акушерских знаний, но и самих репродуктивных практик и, отдавая дань новым веяниям, спровоцировали интерес к эмоциональным переживаниям рожениц разных столетий.

23

Leavitt J. W. Brought to Bed. Childbearing in America 1750–1950. Oxford: Oxford University Press, 1986.

24

Lewis J. S. In the Family Way: Childbearing in the British Aristocracy, 1760–1860. Rutgers University Press: New Brunswick, New Jersey, 1986.