Человек, рожденный быть королем

Annotation

Повесть в стихах. Из поэмы «Земной рай» («Earthly paradise»).

Стихотворное переложение распространенной волшебной сказки. Королю предсказано, что его династия погибнет, а место на троне займет простолюдин…

Уильям Моррис

Уильям Моррис

Человек, рожденный быть королем

ЧЕЛОВКЪ РОЖДЕННЫЙ БЫТЬ КОРОЛЕМЪ

ПОВСТЬ ВЪ СТИХАХЪ

ИЗЪ ПОЭМЫ УИЛЛЬЯМА МОРРИСА «ЗЕМНОЙ РАЙ»

Лет десять тому назад Уилльям Моррис, автор

переведенной мною повести, выступил в первый раз, как писатель, со сборником стихотворений под заглавием: «Defence of Gaenevere and other Poeme». Сборник этот не обратил на себя особенного внимания публики. Несмотря на несомненные поэтические достоинства, книга, составленная из нескольких, большею частью не очень больших, рассказов, ни в каком случае не могла подготовит английскую публику к тому сильному впечатлению, какое произвело на нее явившееся в 1867 году второе поэтическое произведение Морриса: Жизнь и Смерть Язона («The Life and Death of Jason»). В этом эпосе поэт шаг за шагом следит за жизнью своего героя, начиная с его детства до той роковой минуты, когда он погибает, раздавленный развалившимся килем его корабля Арго. Поэт рассказывает с малейшими подробностями всю историю подвигов Язона, все перенесенные им бедствия, его торжество и, наконец, его неверность Медее, играющей, разумеется, не последнюю роль в поэме. «В исполнении задуманного плана, обнимающего личности столь величавые и действие исполненное таких удивительных приключений, — говорит критик Атенея, — Уилльям Моррис выказал поэтические качества, редкие сами по себе, и особенно редкие в наше время, когда поэты, наравне с другими художниками, так любят приноравливаться ко вкусу публики в деле изящного искусства. Нам прошлось бы вернуться на четверть столетия назад, чтобы найти поэтическое произведение равных достоинств с этим, — произведение, которое обнаруживало бы в авторе такую же мощь фантазии и такое же близкое знакомство со всем что касается избранного им предмета. Моррис изображает дух, нравы, местности древней Греции с такою отчетливостью, как будто бы он сам был один из числа Греков. Рассказывая легенды классического периода, он исполнен к ним такой задушевности, такой детски-наивной веры в их действительность, что в этом отношении вполне уподобляется Фроассару, относившемуся с таким же простодушием к сказаниям средневекового рыцарства». «Во всем благородном сонме наших поэтов, — говорит, в свою очередь, критик поэмы в Fortnightly Review, — не было еще второго повествователя равного Чоусеру, нет и не было второго рапсода, которого можно бы было поставить рядом с ним, до появления Морриса. Редко, да и то лишь в периоде баллад и рыцарских романов, писались такие поэмы как эта, — поэмы столь широких размеров и, вместе, столь грустные и простые, так сильно проникнутые глубоким, неподдельным жаром, прямо ведущим к своей цели, без уклонения, без ошибки». Таковы были отзывы рецензентов этих двух критических журналов; с такими же похвалами отозвались о Язоне и все прочие журналы. Три издания в течение одного года свидетельствовали, что восторженные похвалы критиков не были преувеличены.

Но не успело ослабеть глубокое впечатление, произведенное на публику Язоном, как вот, в прошлом 1868 году, является третья поэма того же автора или, вернее оказать, целый ряд поэм, составляющих вместе около 20 000 стихов. «Такая плодовитость, — сказано в Атенее, — могла бы показаться чем-то подозрительным, так как быстрый рост не всегда верное ручательство за доброкачественность продукта; но в настоящем случае можно положительно сказать, что это удивительное плодородие указывает не на низшее достоинство жатвы, а единственно на дивные богатства почвы, с которой поэт собрал жатву.»

Эта последняя поэма, достигшая, подобно Язону, третьего издания в течение одного года, называется Земной Рай («The Earthly Paradise»). Она составлена из легенд, заимствованных частию из классического, частию из средневекового периодов, замкнутых в раму, относящуюся к позднейшему времени. «Несколько человек дворян и моряков норвежских, — говорит поэт в прологе к своей поэме, — сообразив все, что они слыхали о существовании земного рая, пускаются в море искать его, и после многих бедствий, по прошествии долгого времена, достигают, уже престарелые, какой-то страны на западе, о существовании которой они никогда не слыхали». Не найдя Счастливых Островов, того баснословного Аваллона, о котором так много рассказывалось поэтами, несчастные пловцы, изнуренные всякого рода бедствиями, разочаровавшись в своих надеждах, находят по крайней мере некоторое себе утешение в том гостеприимстве, с каким они были приняты властителями этих стран неведомого мира. В благодарность за это, странники не только делятся с своими гостеприимными хозяевами плодами своей политической опытности, но и рассказывают им, дважды в каждый месяц, в дни торжественных праздников, чудные сказания, заимствованные то из дальнего севера своей родины, то из тех благодатных стран юга, мифология которых была первобытною поэзией Европы, здесь нет возможности сделать подробный разбор этих 12-ти рассказов (изданная книга составляет лишь первую часть всей поэмы и обнимает шесть месяцев года); заметим только, что тe же поэтические достоинства, которыми в такой высокой степени отличается поэма о Язоне, обнаружены автором и в Земном Рае, и с тою еще выгодой, что разнообразие тем дало поэту возможность выказать все эти качества еще полнее и шире. «Поэтический труд, подобный совершенному Моррисом, будучи выполнен даже с посредственными способностями, — заканчивает рецензент Атенея, — был бы изумителен по одной уже своей громадности. Но произведение Морриса, проявляющее такие высокие качества гения, такие неистощимые богатства в изобретении, такую силу фантазии, проникающей в бытие не только человеческих, но и сверхъестественных деятелей; такое произведение, выказывающее столько глубокого пафоса, столько живой силы в описаниях и столько тонкого чутья относительно всего прекрасного — есть создание, которым, по справедливости, может гордиться творец его, и за которое все любители английской поэзии останутся навсегда ему благодарны».

Переведенный мною рассказ из Земного Рая есть второй в ряду 12-ти рассказов этой поэмы. Сам по себе он составляет блестящий, всею свежестью жизни цветущий роман, исполненный приключений и перипатетий всякого рода и в то же время соединяющий в себе все качества как бы достоверной истории. От души желаю, чтобы перевод мой оставил в читателях хоть часть того обаятельного впечатления, какое производит в читающих этот рассказ в оригинале.

Переводчик.

К одной стране далекой, встарь

жил-был могучий государь.

Богат и славен, горд и смел,

Обширным краем он владел

И так им мирно управлял,

Что век его счастливым звал, —

Тот век, в который королей

Тревоги войн и мятежей

Ввергали в ужас и позор.

И стал его блестящий двор

живым рассадником наук:

Король учености был друг,

И вот со всех концов земли

К нему ученые текли,

Затем что доступ в дом к нему

Не возбранялся никому.

И просветил король свой ум

Среди мужей высоких дум.

За то и не одна земля

Под мудрый скипетр короля

Своею волей поддалась,

Грозой усобиц тяготясь.

Случилось как-то, что в один

Великий праздник властелин

В порфире царской и в венце

Давал на славу пир в дворце.

Пред ним под сводом древних зал

Собор ученых возседал

В чест

и

, в почете без границ.

Вдруг посреди знакомых лиц

Того ученого кружка

Король заметил старика

С лицом столь бледным и худым,

Что, мнилось, много лет над ним

Уже промчалось: так он был

Годами сгорблен, дряхл и хил!

Но несмотря на то, из глаз,

Глубоко впалых, каждый раз,

Когда он взглядывал, сверкал

Луч света, острый как кинжал.

Угрюм, таинствен, молчалив,

Сидел, двух слов не проронив,

Старик суровый. И король,

Хотя был юноша, но столь

Искусен мысль в сердцах читать,

Что он не мог не замечать,

С какой улыбкой странный гость

Глядел на всех, как будто злость

В нем пробуждал весь этот двор,

И как бросал он вещий взор

На короля, как бы хотел