Человек с того света
Шрифт:
— Хватит болтать! — прикрикнул Мерфи. — О вселенском зле расскажете потом.
Ксантопуло пожал плечами.
— Что вам еще нужно, сэр? Все подробности узнаете из документов, которые возьмете из абонированных мной сейфов. Если возникнут какие-либо вопросы — я к вашим услугам.
— Вы говорили об одном сейфе — парижском. Их что—несколько?
— Да? — удивился Роки. — Значит, забыл. Дайте ручку и бумагу.
Гангстер написал два шифра.
— Этот, — показал он на верхнюю строчку, — во Франции, а другой местный, нью-йоркский. Кстати, в нем вы услышите голос Марона. Он говорил со мной по телефону неделю назад. Марон приказал, чтобы я как можно скорее убрал Векселя. В пакете с кассетой вы обнаружите чек на 25 тысяч долларов, подписанный Германом. Мой гонорар.
Ксантопуло зевнул.
— Пожалуй, все, сэр. Я хочу спать.
III
Мерфи, как ему тогда казалось, никогда еще так близко и удобно не подбирался к паутине с жирными пауками. Правда, трогать ее ему иногда удавалось. Она тряслась, сбрасывая с себя научат, но не рвалась. Похоже, на этот раз Марон не отделается только мелюзгой. Тут надо не спешить. Главное, хорошо ухватиться и тряхнуть со всей силой, чтобы весь выводок, запутавшись в своей собственной липкой сети, шмякнулся на услужливо подставленную Интерполом раскаленную сковородочку. Пусть попрыгают. Хороша будет площадка для адового дансинга.
Хотя Мерфи и не отличался особой пылкостью воображения, он хорошо представлял себе картину крушения мароновской империи. Не представлял он только и даже не мог предположить единственного и самого существенного—истинных размеров этой паучьей державы. Впрочем, дело было даже не в размерах, а в ее значимости в государственном комплексе. И не столько в многогранности того, чем она занималась, и многоликости исполнителей, сколько в политической важности ее главного дела, о котором Мерфи не имел ни малейшего понятия.
…Несмотря на то, что удар, нанесенный Интерполом Марону, был мастерски рассчитанным и профессионально точным — вреда он ему не принес. Разразившееся было скандальное дело на удивление комиссара шло вяло. Охочая до самых низкопробных сенсаций пресса, как ни странно, отнеслась к нему без особого интереса. Оно немного оживилось, когда стало известно о том, что томящийся в одиночной камере Ксантопуло при загадочных обстоятельствах «покончил» с собой.
Признаков насилия на трупе обнаружено не было. В кармане брюк мертвеца нашли длинную исповедь-послание, написанную, как установила экспертиза, рукой самоубийцы. В ней Ксантопуло признавался: де он бессовестным образом оговорил Бена Фолсджера и его почтенного тестя. Оказывается, он безумно завидовал своему другу детства Фолсджеру и эта зависть толкнула его на гнусную ложь. Тот чек в 25 тысяч долларов Бен дал Роки как подъемные для начала новой его жизни, то есть, он был авансом будущей работы, какую ему, Ксантопуло, благодаря заботам Фолсджера, предоставлял в своем концерне Герман Марон.
Что касается магнитофонной ленты — на нее голосом честнейшего Марона наговорил актёр Голливуда Хосе Скорса, с которым Роки часто обделывал разные делишки. Им, Хосе и Ксантопуло, как явствовало из посмертной исповеди, хотелось сорвать с Бена Фолсджера богатый куш. Именно Хосе придумал историю с письмом, где Бен якобы требовал от Роки немедленно покончить с премьер-министром Тонго. «Чем неправдоподобнее оно будет, — говорил Скорса, — тем лучше. В него больше поверят. Ведь речь идет о действительно погибшем черномазом вожде и о зяте Марона». Это письмецо за 500 долларов сработал известный техасский мошенник Джон Крайтон…
Конечно, Хосе Скорса и Джона Крайтона призвать во Дворец правосудия для дачи показаний было дохлым делом. Тот и другой не так давно по вполне естественным причинам покинули сей бренный мир. А для семьи актера Скорса сообщение о его связях с наемным убийцей прозвучало небесным громом. Жена его в первый же день перед собравшимися репортерами заявила: «На Хосе наклеветали…» А сутки спустя, якобы под натиском неопровержимых доказательств, сдалась. А еще через несколько дней вдова Скорсы стала обладательницей большого дома…
Поздним вечером того дня, когда суд признал Бенджамина Фолсджера «кротким агнцем при непорочной деве», в квартире Мерфи, дочитывающего отчет о минувшем процессе, раздался телефонный звонок. Хозяин поднял трубку.
— Боб? — поинтересовались с другого конца провода.
— Да я, — ворчливо проскрипел Мерфи.
— А это… — наушник взорвался гомерическим хохотом.
Человек смеялся взахлеб, торжествующе, делая паузы, чтобы назваться. Но как только ему удавалось выдохнуть: «А это…», — его снова разбирал неудержимый хохот.
— Догадываюсь, — отрезал Мерфи.
— Именно, — все также, задыхаясь от смеха, подтвердил звонивший.
— Не забывай, Марон, смеется тот, кто смеется последним…
В ответ кто-то третий, слушавший их по параллельному телефону, издал протяжно-мерзкий звук…
Мерфи этого забыть не мог. Да и придумать что-либо в свою защиту тоже не мог. Разве только от случая к случаю наносить своему обидчику болевые и достаточно ощутимые уколы. Одним из таких уколов стал «подкупленный» его людьми Питер Хэйк.
Благодаря явным и тайным «услугам» Мерфи, Марону было не совсем уютно в своем роскошном гнезде. Впрочем больше приходилось поворачиваться Фолсджеру. Сам Герман не очень-то обращал внимание на комиссара, выпады которого бывали хотя и чувствительны, но не опасны.
От этой «тихой» дуэли больше все-таки страдал Интерпол и его сотрудники. Им все труднее и труднее приходилось работать. Коллеги из других стран относились к ним, мягко говоря, не совсем дружелюбно. Мешали, путали затеянную игру, и наконец вообще отгоняли от взятого следа и сами брались раскручивать дело, упуская важные звенья, выходящие за пределы их компетенции, вернее, не компетенции, а за пределы их государства. Каждое появление агента Интерпола вызывало полный высокомерия и пренебрежения протест: мол, мы сами управимся… Правда, к жалобам Мерфи относились с пониманием, обещали помогать, не мешать. Но ни того, ни другого, ни третьего не делалось. Мерфи долгое время считал, что это происходит от профессиональной нетерпимости к какому-либо соперничеству, пока один из высокопоставленных чиновников прямо не заявил: «Боб, реши дела с Мароном и все у тебя образуется». Другими словами, комиссару советовали поклониться Пауку.
Марон мог влиять. Лапы его были хваткими. Паук, очевидно, ждал и жаждал компромисса. А Мерфи этого компромисса не допускал. Даже в мыслях. Безмолвная и скрытая дуэль продолжалась. И вдруг Паук через третье лицо выходит на него с предложением о взятке.
То, что никак не удавалось Мерфи, по всей видимости, удалось ребятам Скарлатти. Комиссар недоумевал: за что они, имеющие самое отдаленное отношение к сыску, могли уцепиться? Ведь кроме солидной с виду вывески «Интерпол», они за душой ничего не имели. Никому не нужный исследовательский отдел и… Марон. Смешно прямо. Но как бы там ни было именно они нашли ахиллесову пяту паучьего тела. Если бы не сидящий рядом боннский министр безопасности и не его ищущий взгляд, то Мерфи не поверил бы, что какие-то там ученые сморчки из его третьестепенного, малокомпетентного отдела загнали мароновскую банду в угол.