Человек случайностей (др. изд.)
Шрифт:
– Оставайся здесь. Я отдаю тебе свою половину, как и обещала.
– Ну что я тут буду делать одна? Страшно. А пса куда девать? Обратно в приют? Смотритель говорил, что его уже три раза возвращали…
– При чем здесь Пирр? Хватит хлопот и без него.
– Тебе просто не хочется расстраиваться.
– Мне хочется уйти отсюда.
– А с Пирром что делать?
– Если хочешь, я заберу его с собой.
– Нет. Я к нему привязалась. Он твой и мой. Больше даже мой. А ты дезертируешь и бросаешь нас обоих.
– Хватит. – Шарлотта надела пальто. – Я уезжаю. Напишу из Лондона. Если захочешь продать домик, я помогу.
Митци вышла из кухни. Слезы тихо текли по щекам. Пирр пошел следом за ней, робко помахивая хвостом.
–
Шарлотта смотрела сквозь Митци в какую-то невидимую, неведомую даль. Дверца мышеловки, покуда еще отворенная, вот-вот захлопнется навсегда. Надо воспользоваться последней возможностью для бегства. Еще немного – и бегство окажется делом очень трудным, вероятно, и невозможным. Слишком многое придется уничтожать, рвать связи, причинять боль, а в итоге останется куда меньше жизни, в которой еще можно скромно, потихоньку стать кем-то другим. Если не выйдет сейчас, придется распластаться, потому что потолок снизится до невозможности. Да, это последняя возможность выйти, может быть, даже вырваться, но не на свободу, свобода уже недостижима, – вырваться туда, где находится то, что она называла реальностью.Митци не поймет, почему на самом деле то, что они сделали, – ошибка, выдумка, иллюзия. Митци не объяснишь, почему из этого никогда ничего не получится. Митци кажется, что все в мире можно изменить. Что ж, пришлось бы изменить самих себя, совершенно не подходящих друг другу, вместе представляющих собой какую-то неразрешимую шараду, или, скорее, две шарады, потому что они никогда не были заодно. То, в чем они оказались, насквозь ложно, непривлекательно, требует немедленного исправления.
– Ухожу, – сказала Шарлотта.
– Не уходи. Постой.
– Всего хорошего.
– Только я люблю тебя. Только мне ты нужна.
Наверное, так и есть, подумала Шарлотта. Но что из этого?
– Нет, надо идти.
– Как же можно вот так взять и уйти? Бросить меня, Пирра…
«Если сейчас не уйду, – думала Шарлотта, – наверняка потеряю возможность, о которой потом вечно буду вспоминать и сожалеть. Оглядываясь, буду удивляться – почему я тогдане порвала нити, сейчас превратившиеся в цепи? Нет, ухожу. Слезы забудутся. Иду».
– Не уходи, – повторила Митци.
Шарлотта снова села на кровать. Слезы, словно вуаль, заслонили взгляд. Она чувствовала, как Митци снимает с нее пальто, позволила высвободить руки из рукавов. Любовь, пусть неправдивая, пусть выдуманная, – все равно ценность. Пусть это выдумка, пусть фантазия, но она ведь любит Митци. И Митци ее любит и нуждается в ней. И что станется с Пирром? Счета оплачены, кредит взят, деревья посажены. Может, реальность в конце концов победит, разнеся все это строеньице на мелкие кусочки. Но только не сейчас, только не сейчас. Сейчас пусть позволено будет жарить омлеты, пить допоздна виски, закрывать окна, стелить Пирру подстилку на ночь. Со временем будет, наверное, еще хуже, а может, это «со временем» и не наступит никогда, может, жизнь закончится раньше, но сейчас так страшно, она не может пройти сквозь дверь наружу, не в силах лишить себя и Митци утешения в эту ночь, чувства облегчения, а потом глубокого сна за закрытыми окнами. Она плакала. Это были слезы побежденного, похожие на слезы жены, которая не любит и не любима, и совместная жизнь невыносима, и понятно, что ничего другого уже не ждет.
– Уже и не отзывается, бедненький, – говорила миссис Карберри. – Прихожу, а он меня видит и отворачивается. Кто знает, что он думает, как страдает, бедный мой сыночек, если бы можно было понять.
– Я уверена, что он не страдает, – сказала Мэвис. Но она не была уверена.
– А Уолтер и другие дети рады, – продолжала миссис Карберри. – Надо стараться видеть и хорошую сторону, правда? Рональд был для них такой обузой. Наверняка они его боялись. Боязно, когда кто-то не похож на тебя.
Ты несла эту тяжесть, думала Мэвис. Женщинам суждено.
– А что бы мистеру Гибсону Грею хотелось сегодня на ужин? – спросила миссис Карберри. – Я все купила по списку. А может, кусочек баранинки с почечкой? Я знаю, что он обожает почки. – Миссис Карберри очень заботилась об Остине.
– Да, неплохо, – согласилась Мэвис. – И еще докупите спаржи, он ее очень любит.
– И мороженое итальянское, то, что ему нравится…
– О, хорошо, что вспомнили. Благодарю, миссис Карберри. Только хорошо упакуйте. На улице дождь.
Мэвис вернулась в гостиную. В комнате было полутемно от желтого послеполуденного дождя. Она сбросила туфли и легла на диван. Страшно устала за эти дни. Мэтью все еще гостил в Оксфорде.
Мэвис отпустила мысли на свободу. Последнее время часто так делала, наверное, сама природа таким образом себя защищала. Но из хаоса мыслей потом выступали конкретные выводы. Может быть, и удастся к чему-то прийти, минуя излишние страдания и опасения.
Не так давно она говорила с Мэтью по телефону. Он ее любит, ждет встречи, сочувствует происходящему. «Уже очень давно, – думала она, – я не могу толком прийти в себя. Дорина умерла… как можно после этого нормально жить, принимать решения, брать на себя ответственность? Я должна подчиняться всему безвольно, заниматься самыми простыми делами, делами миссис Карберри, делами Остина. Я должна заботиться о нем… в память о Дорине».
Рассеянность и мысленный хаос уже сейчас помогли выяснить несколько дел. О полном восстановлении приюта и речи быть не может. То время ее жизни казалось не только завершившимся, но и ушедшим в прошлое. Те обязанности она сняла с себя раз и навсегда. И нет никакого желания возобновлять. Ее Бог наконец умер. Решение, принятое неторопливо, было достаточно ясно, но суть этого решения оставалась неясной. От того ли изменилась она, что какая-то ее частичка умерла вместе с Дориной? А может, это желание нового, еще только разгорающееся, подарено Мэтью? Время непротивления, подчиненности даст ответ и на этот вопрос. Надо только отдыхать и ждать. А может, продать Вальморан? Мэтью решит.
Тем временем Остин, кажется, не собирался покидать Вальморан. В его квартире жил теперь Гарс, корпевший над новым романом, и Остин, с большим уважением относившийся к работе сына, не хотел ему мешать. У него самого не было по-прежнему ни работы, ни денег. Иногда он отправлялся на поиски. А иногда просто пройтись. Был вездесущ и вместе с тем необременителен. Куртуазничал с миссис Карберри. Больше всего ей нравилось, когда Остин напрашивался мыть посуду. Отправляясь спать, получал от Мэвис материнский поцелуй. Был кем-то вроде ее сына или младшего брата. Она всегда хотела иметь брата, а не сестру.
В разговорах они перестали затрагивать существенные вопросы. Время серьезных разговоров пришло, как волна, и отступило. Уже сказали друг другу все. О Дорине тоже не могли добавить ничего нового. Разговаривали о своем детстве. Говорили даже о Бетти. Только о Мэтью молчали. Но сейчас все разговоры стали какими-то легкими, необязательными.
«Я чувствую себя уничтоженной этой смертью, – думала Мэвис. – И я состарилась из-за нее. Эта смерть привела меня в самую середину какой-то истины, которой я пока еще не могу постичь». Самое тяжкое страдание ушло раньше, чем можно было предположить. Тень Дорины отступила как бы добровольно, чтобы не причинять боль. Она для меня умерла, думала Мэвис. Мысль эта, однако, оставалась неясной. Дорина была лишена эгоизма, была сама доброта. Ей теперь казалось, что Дорина – это некая стадия ее самой, фаза, из которой она сейчас вырастает. Уход Дорины открыл перед Мэвис выход на какой-то новый, неведомый уровень реальности.