Человек случайностей (др. изд.)
Шрифт:
– Ты тоже можешь почувствовать, если хочешь.
Он взял ее руку и положил туда, где она могла почувствовать. Снял очки. Оба со вздохом закрыли глаза. Сначала колено, а потом и рука Остина проникла под голубое платье. Он поднял голову и начал елозить губами по щеке Митци.
Через несколько минут Остин очнулся. За дверью что-то загрохотало. Такой грохот мог означать только одно: кто-то скатился по ступенькам до самой входной двери. Остин вскочил. Он чувствовал себя пьяным и грязным. Накинул пиджак. Вышел на площадку и включил свет.
Внизу, скорчившись, лежала Дорина. Взгляд ее был устремлен вверх,
Остин бросился вниз по ступенькам. Споткнулся обо что-то – сумка, брошенная в темноте. Дверь не сразу подалась, будто ее заклинило, но все же распахнулась. И прямо в лицо – жаркая чернильная ночь. Вдалеке, кажется, еще слышался стук каблуков. И он побежал следом.
Огляделся по сторонам. Кажется, никого. Звук шагов как будто еще звучал, но оранжевый свет фонарей ослеплял его, мешая видеть. Остин задыхался в плотном воздухе, хотел выкрикнуть ее имя, но не получилось, горло словно что-то сдавило, и идти было трудно, будто ноги связаны резиновыми шлангами. Он дошел до перекрестка, все время оглядываясь. Легкие танцующие шаги цокали впереди.
– Дорина! Подожди!
И он снова побежал.
И тут чернота над ним неожиданно еще больше сгустилась. Что-то огромное, ужасное вылетело из тьмы и как будто село ему на голову. Остин закричал в ужасе, стал всматриваться во тьму, но не видел ничего, кроме ночи и фонарей. Тут в воздухе опять что-то закипело, и сверху что-то сильно его ударило. Боль пронзила лоб, а удар был такой, что он покачнулся. Его охватил страх. Кто это мог быть? Мститель? А может, призрак, родившийся в глубине его сознания? Он побежал и остановился, потому что увидел это – ужасную маску, совсем рядом со своим лицом. Овальную, плоскую, крючковатый нос, горящие глаза…
Позади виднелась куча кирпичей. Заслоняясь правой рукой, Остин схватил кирпич и замахнулся. Существо сделало круг и снова начало приближаться, целясь ему в голову. Остин метнул кирпич.
Пронзительный писк ударился в мрачный свод ночи. Какой-то автомобиль затормозил возле кучи кирпичей.
– Что тут случилось? – раздался испуганный голос.
Остина вдруг окружили люди.
– Я обо что-то ударился.
– Это какая-то птица.
– Слава Богу, я думал, ребенок.
– Голубь?
– Да нет же, это сова, огромная.
– О Боже, наша милая красивая совушка!..
– Вы переехали нашу сову!
– Водитель не виноват. Вот этот человек убил нашу сову кирпичом.
– Грудная клетка вдребезги!..
– Ой, какая жалость!
– Но сова была опасна, однажды на девушку напала.
– Такое случается, когда они охраняют гнезда.
– Этот ужасный тип убил нашу сову кирпичом.
– Убийца!
– Такая красивая, даже смотреть жалко…
Мертвая сова лежала на тротуаре под фонарем. Кто-то осторожно взялся за ее крыло, раскрывая веером красивые, блестящие перья.
Остин сел на ступеньки и заплакал.
Вернувшись с собрания Королевского общества керамики, Мэтью приводил в порядок свою коллекцию. На какое-то время забыл даже о Нормане Монкли, по поводу которого переживал весь день. Он приобрел несколько вместительных горок красного дерева и, убрав из ниш в зале стоявшие там овальные столики, установил вместо них горки. Теперь расставлял на полках самые любимые предметы. Тарелки династий Сун и Тан лежали все вместе на столе в гостиной. Несколько самых любимых вещиц он решил оставить дома, а остальные отдать на некоторое время в музей Фицвильяма. Но выбрать оказалось довольно трудно. Он стоял, держа за носик изящный чайничек из famille noire. [6] Безусловно, образцы фарфора эпохи Мин и Тан превосходны, а Сун в этом смысле еще прекрасней, но по абсолютной легкости ничто не сравнится с фарфором династии Цинь.
6
из черной глазури (фр.).
Кто-то настойчиво звонил в дверь. Мэтью нахмурился, спрятал чайничек в горку и закрыл дверцу. Кто может добиваться в такое позднее время? Грейс и Людвиг в Ирландии. Кто же это?
Он нарочито неторопливо подошел к двери и открыл как раз в ту секунду, когда снова зазвучал звонок. Выглянул, стараясь разглядеть: кто же там в темноте?
На пороге стояла молодая женщина. В широко открытых глазах застыл испуг. Это была Дорина.
– Входи, детка!
Он не видел Дорину много лет. Помнил ее робкой, худенькой девочкой, школьницей, с короткой светло-каштановой косичкой. И вот снова она перед ним, почти не изменившаяся – с короткой косичкой, в плащике, без чулок, робко смотрит на него, прижимая к груди сумочку. И тихо моросит дождь.
– Дорина, заходи, ты же промокнешь.
Старый дипломат, как старый солдат, всегда сохраняет спокойствие.
– Мэтью!
– Ну да, это я, кто же еще. Входи, скорей. – Он подал ей руку.
Дорина отступила на несколько шагов, будто хотела убежать, оглянулась и вошла, не протянув руки. Внутри оглянулась. Мэтью пошел за ней.
– Мэтью!
– Это я, кто же еще. Грейс позволила мне здесь жить. Садись. Дай-ка сюда плащ, я повешу.
– А где Шарлотта?
– Ты ничего не знаешь? Шарлотта переехала к вам. Остин сдал ей вашу квартиру. Тебе не сказали?
Она уронила плащ на пол. Опустилась в кресло.
– А, теперь припоминаю… Остин говорил… но я забыла… я так волновалась… пришла… к Шарлотте… я думала… не знала, что ты здесь… – И тут она стала плакать, ритмично раскачиваясь.
Мэтью смотрел на нее. Конечно, откуда ей было знать, что он поселился здесь. Наверное, и не подумали сказать. Дорина пробуждала в нем нежную заботливость, сострадание, опасение, удивление. Сейчас она казалась ему повзрослевшей, хотя вместе с тем удивительно похожей на ребенка: волосы растрепаны, короткое зеленое платье все в грязных брызгах.
– У тебя колено разбито?
– Да, упала.
У нее были загорелые ноги. И кровь на грязной коленке.
– Надо смыть грязь. Погоди, я сейчас.
Мэтью пошел на кухню, налил воды в тазик, добавил порошка для дезинфекции. Поискал чистое полотенце. Минуту стоял, вслушиваясь в усыпляющий, еле слышный шорох дождя. Подумал: что же мне с ней делать? И сердце его наполнилось еле уловимым сочувствием. Почему, в самом деле, никто не может помочь этому бедному ребенку? Почему она вынуждена ночью убегать из дома? Вот и упала где-то, ушибла ногу. Он пошел в гостиную, где Дорина все еще плакала. Крупные, непослушные слезы, капая на платье, оставляли на нем темно-зеленые пятнышки.