Человек со звезды
Шрифт:
Хотелось плакать. От бессилия перед Неведомым, Незнаемым, Небывалым. Что-то больно много заглавных букв… Они выдают существование в современном человеке эпохи НТР древнейших инстинктов, берущих начало в неолите или палеолите, – не силен Вадим в науке! – заставлявших его, человека, который, как известно, звучит гордо, поклоняться, совсем потеряв гордость, всяким эльфам, троллям, лешим и домовым, верить в заговоры и наговоры, приворотные зелья, волшбу и ворожбу, не сомневаться в правдивости легенд и сказок – ну хотя бы о крысолове.
А чего в ней сомневаться? Подудел в волшебную флейту – все детишки в плену. Простенько и надежно.
Но почему именно эти?
Вздорное существо человек! Вадим стоял у забора, смотрел на валявшуюся в траве – волшебную! – флейту и, легко смирившись с фактом волшебства, думал о том, что в подобный момент любому здравомыслящему субъекту показалось бы абсолютно несущественным. Поселок большой? Большой, дач, наверно, двести. Детей в нем много? Несомненно. А почему флейта привела к нему только восьмерых? Потому что они – Они? Но откуда флейта о том узнала?..
Вадим не заметил, что уже одушествил волшебную дудку, наделил ее – как того и требуют условия сказки! – способностью к осмысленным действиям. А коли заметил, то ничуть тому не удивился: понятие «играть на флейте», на чем угодно – от рояля до расчески с папиросной бумагой – с Вадимом несовместимо. Оно – из области сказочного…
Что-то многовато сказочного, с тоской подумал Вадим. Рассуждать логически он был не в состоянии. Подобрал флейту, засунул ее за пояс джинсов и пошел в дом.
Явившиеся на зов флейты дети мирно досматривали сны. «Адидасы» спали, удобно развалившись в креслах на террасе. В столовой, за столом-гигантом, уронив голову на скатерть, сопел их десятилетний приятель. Стол под скатертью не перина с пухом, но мальчишка неудобств не ощущал. Тут же, на плетеной, как и кресла на террасе, кушетке, крытой домотканой кошмой, улеглись ихтиандры. Этим повезло больше. Во-первых, они находились, научно выражаясь, в горизонтальном, удобном для отдохновения положении. Во-вторых, на кушетке имелась подушка: пусть не шибко чистая, но мягкая. В комнате Вадима на его собственной кровати, не разобрав ее даже, прямо на пледе смотрели сны сестрица Зинаида и братец Константин. Он по-прежнему чмокал пальцем, и на губах его застыл, готовясь вот-вот лопнуть, прозрачный пузырек слюны. Зинаида во сне обняла брата, ну просто подмяла его под себя – для тепла. Вадим снял с гвоздя свою куртку, укрыл обоих.
А на кожаном кресле, попавшем на дачу из какого-то начальнического кабинета, откинув голову на спинку и разметав по черной обивке медные волосы, спала девица. Или притворялась, что спала. Во всяком случае, веки ее – или это помстилось Вадиму? – еле дрогнули, приоткрылись, когда он вошел. Вгляделся: нет вроде… Спит.
Он сел на складной походный стульчик – больше в комнате мебели не было, а в столовую за стулом идти не хотелось, боялся до времени гостей непрошеных разбудить – и стал ждать. Голова казалась пустой и легкой: оторви – улетит, ветром подхваченная. Думать ни о чем не хотелось. И спать, как ни странно, тоже. Флейта, как кинжал, торчала за ремнем на бедре. Вадим боялся выпускать ее из виду, то и дело трогал локтем: тут ли? Мухой пойманной билась единственная заблудившаяся мыслишка: что он с Ними делать станет, когда Они проснутся, когда придут в себя и поймут, что не в собственных постельках находятся – в стане надуманного ими врага злейшего, заклятого, в позорном плену, куда к тому же невесть как попали.
Ни с того ни с сего еще одна муха-мыслишка забилась – и вовсе вздорная: когда Они одеться успели? Ведь не спала же, к примеру, эта девица прямо в сарафане? Она – по логике сказки – в ночной рубашке прийти должна была. Как спала. Или – на улице даже ночью жарко! – вообще нагая. Сие, кстати, ведьме оч-чень пристало, не без сожаления подумал Вадим…
Он локтями в колени уперся, голову на руки уложил. Не заснуть бы ненароком… Не проспать бы гостей, что, конечно, уйдут, завидев спящего хозяина. Уйдут и будить не станут… Проверил флейту – на месте. И вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Поднял глаза: девица, не меняя позы, выжидающе, без улыбки на него смотрела, будто требовала объяснений: откуда она здесь?
– Доброе утро, – сказал Вадим.
Девица не ответила, разглядывала Вадима. Глаза у нее были под стать волосам – зеленые, как у булгаковской Маргариты. Или проще: как у ящерицы. Стоит, правда, отметить, что ящерицу Вадим видел лишь однажды. Замерев в бронзе, она стояла в окне антикварного магазинчика на полированной глыбе малахита, и круглые глаза ее были и впрямь зелены – из малахита же выточены.
– Рад вас приветствовать в этом доме, хоть и не мой он, – сказал Вадим.
Его тяготило молчание, он не умел молчать, а девица все смотрела на него, почти, кажется, не мигая, головы не повернув, застыв, как та ящерица на куске малахита, но не чувствовалось в ней никакого напряжения, скованности – вольно сидела, легко, а что не шевелилась – так, может, лень утренняя…
– Вы что, немая? – не без раздражения спросил Вадим. – Или даже глухонемая?.. Какое несчастье!.. Придется переписываться.
– Остановитесь, – негромко сказала девица, по-прежнему не двигаясь. Голос у нее оказался низким, чистым – студийным. Тогда, в лесу у поваленной сосны, она тоже что-то произносила, но Вадим не запомнил голоса: слишком взволнован был ее изощренным коварством. – Как вы нас сюда заполучили?
– Нас?.. – Вадим не пытался оттянуть ответ. Он действительно не понял, как девица догадалась, что на даче – все Они. Бросил взгляд на кровать: – Ах да, не усек… Как? Не поверите, но – флейта… – Он похлопал пальцами по инструменту.
Девица глазами повела, флейту увидела. Без удивления спросила:
– Который час?
– Седьмой…
Тут девица впервые усмехнулась – чуть-чуть, уголком рта. Сказала протяжно:
– В такую рань подняли…
Странно, но Вадим почувствовал смутную вину. Действительно: что это он себе напозволял, негодный, – выспаться даме не дал! Непонятно почему смущаясь, зачастил:
– Вас ничего не удивляет? Невероятно! Я бы удивился… Да кстати, и удивился. Представляете: играю я на флейте, а тут вы все… Бред!
Понимал: ни к чему перед ней соловьем разливаться, а остановиться не мог. Будто гнал его кто-то…
– Отчего же бред? – Девица откровенно насмехалась над ним. Даже улыбку себе разрешила – вполнакала. – Мы-то все тут…
Казалось, она – насмешливым своим тоном, вальяжно-пренебрежительным поведением, отсутствием всякого удивления – хотела сказать: временная победа, старичок, ты взял нас врасплох. И Вадим нашел в себе силы обозлиться.
– То-то и оно! Явились, как телята за пастухом. Только не мычали.
Тут девица улыбнулась в полную мощь, и, как писалось в старых амурных романах, Вадим был сражен наповал. Улыбка у нее… Ах, что зря расстраиваться! Вадим слишком хорошо помнил ее улыбку, так и не дописанную им – там, у сосны…
– И наверно, решили, что пастух – вы?
– А то кто же?! – Вадим еще хорохорился.
– Кто? – Девица встала, как вспорхнула, хотя птичий глагол этот вызывал в воображении нечто крохотное, «колибриобразное», а девица ростом с Вадима была. И все же именно вспорхнула, или, если хотите, взлетела, – легко и плавно. И пронеслась по комнате, обдав Вадима прохладным ветром, взбитым ее широкой юбкой. – Дед Василий, вот кто. Тот самый, что эту флейту нашел.