Человек в западне (Сборник)
Шрифт:
Он заметил меня, быстро поднялся, улыбаясь, и отбросил со лба волосы. Сходство исчезло. Улыбка и наклон головы —- это Фелиция. И коричневые загадочные глаза.
— Леора хотела преградить мне дорогу в спальню, как ангел с пылающим мечом,— шутливо сказал он.— Но я думаю, ты не рассердишься, что я сюда вошел.
Мы стояли рядом, чувствуя какую-то неловкость. И вдруг одновременно протянули друг другу руки. Раньше с нами такого не случалось. Однако это рукопожатие не разрядило атмосферу. Стараясь сгладить неловкость, я задал ему пару банальных вопросов, он отвечал вежливо, но сдержанно, как бы давая
Билл собирался стать писателем. Недолгая учеба в Колумбийском университете разочаровала его. Он решил, что университет — пустая трата времени, существование такое же выхолощенное, как моя жизнь и все то, что находится в сфере моего влияния. Он, Билл, найдет себя только в том случае, если отрешится от семьи и станет жить самостоятельно. Я ни минуты не верил в его писательский талант, в его литературные порывы. Это попросту была еще одна попытка уйти от себя, от того душевного смятения, в которое повергла его смерть матери. От его детских аргументов я уставал, как от зубной боли. И тогда в его глазах появлялось хорошо мне знакомое выражение презрения, смешанного с сожалением: ты довел мою мать, теперь хочешь довести меня. И это наглухо закрывало мне рот. Так он выиграл свою независимость, квартиру и те пятьдесят долларов в неделю, что так уязвляли Леору.
А сейчас, в моей спальне, он говорил о своей жизни. Мы были слишком близки и слишком отчуждены, и я не мог спросить прямо о причине его посещения. А поэтому полностью предоставил ему инициативу. Он начал говорить о своих новых приятелях, потом, более конкретно, о девушке.
— Она очень способная. Просто талант. Ее зовут Сильвия Ример. У нее есть большая повесть в стихах, ее читал Ронни, даже хотел издать. Несколько ее стихотворений печатало «Литературное Ревю». Она замечательная, никогда в жизни, я не встречал такого необыкновенного человека.
Я слушал и уныло думал: он влюбился в какую-то девчонку из богемы и, должно быть, хочет жениться. Сильвия Ример... Я смутно припоминал бесконечно длинное творение, которое валялось в издательстве несколько лет назад. Я стиснул зубы. Ну нет, на этот раз я не уступлю.
Билл избегал встречаться со мной взглядом. Наконец он все же поднял голову и посмотрел на меня.
— Вот по этому делу я и пришел, папа. Выслушай меня. Это самое важное из всего, о чем я тебя когда-либо просил. И прошу не отказывать мне. Сильвия получила стипендию и уезжает в Рим.
— Да?
— Через два месяца. На год. Разреши мне тоже поехать. Я не потребую от тебя много денег, только дорога. Я рассчитываю на товарно-пассажирский пароход. Это всего долларов двести, не больше. Папа, если бы ты знал, что для меня значит эта поездка...
Его заблестевшие глаза растрогали меня до глубины души. Он продолжал с увлечением, очевидно, повторяя слова Сильвии. Его восторг был искренним. Рим — единственная столица мира, туда съезжается вся богема. Он должен там побывать, если хочет стать настоящим писателем. И Сильвия тоже так считает...
Я растерялся. В конце концов, лучше это, чем женитьба. Что же делать? Опять идти у него на поводу? Разве любовь и страх потерять его не толкнули меня уже достаточно далеко? Не лучше ли сказать ему о том, о чем я даже не осмеливался думать: что внезапная и необъяснимая смерть матери повлияла на его психику и сейчас ему требуется помощь психиатра.
— Папа, ты разрешишь? Я знаю, что был плохим сыном... Все так перепуталось, мы спорили...
Раздался стук в дверь и в комнату вошла Леора с телеграммой в руках.
«Прилетаю сегодня с женой и кучей ее родных. Встречайте овациями, криками радости и барабаном. Целую. Ронни».
Эта новость оглушила меня. Ронни, убежденный холостяк, женился! И так неожиданно... В первый момент я позабыл и о Билле, и о его проблемах. Но уже через минуту я опустил телеграмму и посмотрел на сына.
— Извини, Билл. Это Ронни. Можешь представить, он женился! Через несколько часов он прилетает, я должен его встретить.
Это была самая большая ошибка, которую я только мог допустить, зная почти болезненную антипатию Билла к Ронни. Билл выпрямился. Его лицо, всегда приветливое и искреннее, вдруг вспыхнуло гневом.
— Ронни! — воскликнул он.— Боже мой! Я прихожу к тебе с очень важным делом, а ты только и можешь думать, что о своем великом Ронни! Ты готов по первому его зову мчаться куда угодно, хоть на край света!
— Ронни приезжает,— ответил я.— Что же по-твоему я должен делать?
— По-моему? Думаю, что тебе виднее. Так что же а моим Римом? Ради Бога, неужели ты не можешь сразу решить? .
— Черт возьми! Что я по-твоему такое? Автомат, чтобы выбрасывать доллары, когда тебе в голову влезет какая-нибудь дурацкая идея? Как я могу с наскоку решать твои проблемы?
Он обидчиво вытянул нижнюю губу.
— Так сколько времени тебе потребуется?
— Не знаю...
— Но Сильвия хочет знать. Сильвия...
—- Сильвия должна будет подождать. Заодно напишет еще несколько стихотворений в «Литературное Ревю».
И вдруг мне стало стыдно. Снова вернулось теплое чувство к сыну. Я положил руку ему на плечо. Он вздрогнул, но не отстранился.
— Прости,— сказал я.— Нет смысла доводить друг друга до бешенства. Я подумаю серьезно и сообщу через пару дней. Оставь мне твой телефон, и я позвоню. Договорились?
Он пристально посмотрел на меня, потом подошел к столу, взял лист бумаги и большими цифрами написал номер телефона.
— Пожалуйста. Позвони, если соизволишь быть в лучшем настроении. А теперь передавай привет своему любимому другу Ронни — Гитлеру, Наполеону, Казанове, Шелдону.
Он проскользнул мимо меня, быстро вышел и захлопнул дверь.
Глава 2
По дороге в аэропорт я старался не думать о Билле. Впрочем, известие о женитьбе Ронни постепенно отвлекло от мыслей о сыне. Сам факт, что он женился тайно и так скоропалительно, уязвил мое самолюбие и посеял какое-то беспокойство. Прекрасно зная Ронни уже двадцать лет, я никогда не видел его даже на полдороге к алтарю. Десятки женщин, зарившихся на миллионы Шелдонов, ставили ему всевозможные ловушки, но Ронни с никогда не изменяющим ему чувством самосохранения умел избегнуть опасности и всегда возвращался к своему несколько странному, почти монашескому, уединению.