Человек за спиной Гитлера

Случай хотел, чтобы автор оказался одним из первых советских офицеров, которому довелось увидеть собственноручную подпись человека, окруженного во время войны (а особенно после нее) завесой тайн и загадок. Его имя — Мартин Борман, рейхслейтер национал-социалистической партии Германии, начальник партийной канцелярии и личный секретарь Адольфа Гитлера.

Случилось же это при памятных мне обстоятельствах — в ночь на 1 мая 1945 года, в пригороде Берлина Штраусберг.

Здесь в последние дни Великой Отечественной войны располагался командный пункт и штаб командующего 1-м Белорусским фронтом маршала Советского Союза Георгия Константиновича Жукова. Штаб, в котором автор был помощником начальника информационного отделения разведотдела, занимал несколько домов. Рядом были отрыты блиндажи для узла связи и для самого командного пункта. Хотя никто не ожидал налетов германской авиации, блиндажи были отрыты по всем правилам военноинженерного искусства. Сюда сходились все нити управления войсками, ведшими ожесточенные бои за взятие Берлина. Шел к исходу день 30 апреля, приведший наши войска в центр города и к рейхстагу, считавшемуся главной целью наступления. Если бы телеграфные линии, шедшие в Штраусберг, могли бы накаляться, то они, безусловно, расплавились бы: так ждали в канун Первомая не только в штабе фронта, но и во всей стране и особенно в Кремле донесений о падении Берлина. Из штраусбергского блиндажа вел в Кремль прямой провод телефона «ВЧ», по которому Верховный Главнокомандующий мог без опасности быть подслушанным говорить с командующими фронтами. Но, пожалуй, в эту ночь не могло быть более важного разговора, чем тот, которого с нетерпением ожидал Сталин, — разговора со своим заместителем — маршалом Жуковым.

В эту ночь наш штаб не спал, а офицеры, не раздеваясь, могли позволить себе лишь вздремнуть накоротке. Меня поднял крик дежурного:

— Капитан Безыменский, быстро на КП к командующему!

Торопить не надо было, я стрелой выбежал из дома к штабному блиндажу и спустился по деревянным ступенькам. Когда же вошел, то увидел весь Военный Совет фронта во главе с маршалом Жуковым плюс начальников отделов штаба, в том числе и моего начальника генерала Трусова. Доложив о прибытии, я оставался без работы недолго: маршал, протянув несколько плотных листочков бумаги, приказал мне переводить.

Сейчас эти листочки — документ истории XX века. На них «вождю советских народов» сообщалось, что Адольф Гитлер покончил жизнь самоубийством. Подробно я расскажу о содержании этого исторического документа чуть позже. На последней страничке стояли две подписи: первая д-ра Иозефа Геббельса, вторая была странна и трудночитаема. Но из текста было ясно — это подпись Мартина Бормана.

Тогда — на рассвете 1 мая 1945 года — я уже знал (это входило в мои служебные обязанности), что этот человек много значил в нацистской иерархии. После войны, когда мне пришлось сменить профессию военного разведчика на более спокойное занятие журналистикой и военной историей, мне пришлось серьезнее заняться «бормановедением». Это была своеобразная наука, ибо ни о каком другом высокопоставленном нацисте не было известно так мало, как о Бормане. Но, пожалуй, ни о ком другом так много не писали в послевоенной прессе!

Как же мне было не обрадоваться, когда где-то в 1965 году в моих руках оказалась небольшая записная книжечка в черном кожаном переплете, на первой странице которой сохранились строки, написанные ее владельцем.

Имя и адрес: М.Борман

Оберзальцберг

Телефон: Берхтесгаден 2443 или Берлин 117411

При несчастном случае известить: Мюнхен 7026 или Бланкензее/Мекленбург 66.

Итак, дневник Мартина Бормана? Пособие для разгадки загадок, которые задал миру этот человек — один из самых влиятельных в «третьем рейхе», но меньше других «вождей» известный внешнему миру? Человек, о котором — после его исчезновения — мировая печать писала из года в год как о главе неонацистского всемирного подполья…

Но Борман не был бы Борманом, если б так просто доверял бумаге свои секреты. Во-первых, обычно дневник — документ личный. Та записная книжка, которая открывалась вышеприведенной записью, меньше всего связана с личностью. Это документ человека, который вел существование не как частная персона, а как звено исполнительного механизма целого режима. Педанты могут возразить: записная книжка с датами и обозначениями встреч и визитов еще не может претендовать на ранг дневника. Но не хочу спорить о терминах. Так или иначе, каждый день владелец записной книжки вынимал ее из кармана, вносил записи и хранил ее как зеницу ока. А то обстоятельство, что значительное число записей носит чисто календарный характер, только подчеркивает специфический характер как дневника, так и его владельца.

Во-вторых, от дневников ждут откровений. Я с самого начала хочу предупредить читателя: не ждите откровений от Бормана. Даже если он и был бы на них способен (что сомнительно), не думаю, что он стал бы излагать их на бумаге. От главарей третьего рейха осталось не так уж много дневниковых записей (если не считать ночных разглагольствований Иозефа Геббельса перед тогда еще несовершенными записывающими механизмами). Знаменитый дневник Ганса Фанка — это чисто служебная хроника. Дневник генерала Гальдера — его служебные записи как начальника главного штаба сухопутных войск. Так и записная книжка Бормана представляет собой «служебную хронику» того периода в существовании главарей нацистской империи, наступления которого они боялись больше всего на свете: периода краха.

Моя книга не является подробной биографией Мартина Бормана. Такие биографии уже написаны, и в них собраны многие сведения о нацистском вожде — достоверные и малодостоверные. Но в данном случае я нахожусь в более благоприятном положении, чем ряд моих коллег. В моем распоряжении очутился документ, действительно принадлежащий руке Бормана. Его аутентичность не подлежит никакому сомнению, и в этом читатель вскоре сможет убедиться.

Не пресыщен ли читатель документами? Однако этот вопрос не имеет права ставить перед собой человек, который серьезно относится к исследуемому им историческому периоду. Когда-то говорили, что война — это настолько серьезное дело, что его нельзя доверять генералам. Нацистская эпоха — перефразируя знаменитое изречение — настолько серьезный период в истории Европы, что ее нельзя доверять только сухому анализу архивных специалистов. Тем более нельзя прекращать кропотливую работу по изучению нацизма и спровоцированной им войны. Когда же перед нами появляется очередной подлинный документ этой эпохи, мы должны его включать в ту грандиозную «Черную книгу», которая день ото дня слагается в назидание потомству — во избежание повторения страшных событий 1933–1945 годов. Кто хочет обратного? Разве только самоубийцы? Но документы, даже принадлежащие самоубийцам, публикуются не для поучения самоубийц. Люди, живые и желающие жить дальше, должны и могут черпать из документа уроки для настоящего и будущего.

Тем более мы обязаны воспользоваться редкой возможностью проследить события времен краха гитлеровского рейха на основании аутентичных записей, которые личный секретарь Адольфа Гитлера, начальник партийной канцелярии, рейхслейтер, один из главных военных преступников Мартин Борман вел с 1 января по 1 мая 1945 года. Поэтому я построил книгу на точном воспроизведении текста дневника, к которому присоединяю ряд отдельных очерковисследований, — они помогут понять узловые моменты периода, освещаемого в записях Бормана. Чтобы не перегружать читателя биографическими подробностями о тех лицах, которые упоминаются в дневнике, данные о них вынесены в специальный («справочный») аппарат в конце книги.

Я не впервые обращаюсь к этой теме. В 1964 году вышла моя книга «По следам Мартина Бормана». С тех пор воды утекло так много, что приходится пересматривать многие авторские позиции. Не потому, что это стало модно. Появился огромный новый материал из немецких — и, наконец, советских! — архивов. Его я и постарался освоить.

Прежде чем перейти к документу, необходимо заняться еще одним обстоятельством, характеризующим его появление на свет, точнее — его «вторую жизнь». Тот факт, что Борман вел какие-то записи, был в военное время малоизвестным, поскольку даже его оставшиеся в живых коллеги справедливо не относили его к числу приверженцев подобного жанра. Зато буквально стоило лишь окончиться войне — как заговорили о дневнике Бормана.