Челюскинская эпопея
Шрифт:
Переброска челюскинцев после прибытия на Ванкарем на восток к Уэлену и далее — на Лаврентия и в Провидения — заставляет вспомнить слова популярной песни «Самолёт — хорошо, пароход — хорошо, а олени — лучше!», правда, с заменой оленей на собак, более отвечавшим местным условиям. Действительно, половина челюскинцев из Ванкарема шла пешком вдоль морского побережья, а собачьи упряжки с нартами при каюрах–чукчах использовались для перевозки необходимого продовольствия и снаряжения и для подстраховки больных и ослабевших. Такая организация оказалась довольно эффективной и позволила провести эвакуацию людей в предельно сжатые сроки, в основном в течение апреля. Одни срочно направлялись на восток в Уэлен, а с севера вывозили самых последних, до конца остававшихся на льду, буквально на последних каплях горючего.
Хмызников прилетел в Ванкарем 12 апреля и картину происходившего сутки спустя описал так: «Селение оживлено. Носят вещи и продукты. Меня нагоняют несколько собачьих упряжек. На нартах лежат вещи,
…Мы стоим на аэродроме и смотрим на горизонт в море. Но вот в небе появляется чёрная точка. Приближается. А там вдали и две другие. Самолёты приближаются, один за другим садятся. Окружаем их. Жмём руки последним шести. У Воронина, пытавшегося при полёте осматривать лёд, немного поморожено лицо, оно покрыто как бы белой маской. Из парашютных ящиков самолёта Каманина с радостным визгом выскакивают снятые со льда собаки, привезённые в лагерь Ушаковым. Их хозяин, заведующий ванкаремской факторией Кривдун треплет и гладит своих любимцев. Ведь он, отдавая их на лёд, совсем не надеялся на их возвращение. А для профессионального полярника, как Кривдун, собаки — близкие и независимые существа…
…Лётчиков по очереди начинают качать. В синих комбинезонах они взлетают над головами под громкие радостные крики «ура!». Кричат и чукчи, разделяющие общую радость. Они ведь тоже эти месяцы немало потрудились в деле нашего спасения. Вместе переживали неудачи, а теперь празднуют победу…
…По дороге в факторию встречаю ещё одну уходящую пешком партию. Среди идущих вижу Пе Пе Ширшова.
— Пе Пе! Ты как попал в эту компанию? Ты ведь был предназначен лететь на самолёте в Уэлен.
— Видишь ли, Хмызя, ребята меня подговорили, ну я и попросил Баевского меня перевести из «лётчиков» в «пешеходы». Хочется посмотреть как следует Чукотку.
— Это, конечно, интересно. Но и путь долог. Хоть ты ещё совсем молодой, и я уверен, что пеший путь в полтысячи километров ты выдержишь» (1936, с. 232–233).
В воспоминаниях челюскинцев о пребывании в Ванкареме и на мысе Сердце–Камень отсутствует (и не случайно!) одно важное обстоятельство, восполненное пограничником Небольсиным, в компетентности которого не приходится сомневаться: «Вместе с челюскинцами в Ванкареме появились люди с парохода «Север», зазимовавшими у наших берегов. Часть из них в своё время была переброшена Кукановым в Уэлен, часть — на мыс Северный. На мысе Северном были рабочие Дальстроя — народ такой, что без дела сидеть не привык. Они слышали, что подходят пароходы забрать челюскинцев, и сейчас же двинулись в путь. Собралось их человек двадцать пять. Они пришли в Ванкарем, отдохнули и с челюскинцами пошли дальше» (т. 3, 1934, с. 50). Вот такая советская реальность — когда терпенье и выносливость челюскинцев в соединении с героизмом лётчиков оказались запятнаны позором практики освоения Колымы.
Отправкой основного контингента распоряжался Баевский, доставленный в Ванкарем 10 апреля самолётом Слепнёва в один день с Березиным. Уже на следующий день, как отметил в своём дневнике Березин–старший, с крестьянской основательностью заносивший лишь самое главное из событий или поразившее его, «мы вышли первой партией в 15 человек в поход. Двигались на собачьих нартах. На них везли продукты, вещи, иногда садились на нарты. Шли ходко — километров по 70 в день. Продуктов было мало, и мы торопились вперёд. В нарты мы садились поочерёдно». Среди прочего, поразившего воображение крестьянина, были, разумеется, медведи, скалы (это после морских-то льдов!) и кости животных — скорее всего, китовые рёбра и позвонки. «Пять дней мы шли до мыса Сердце–Камень. Тут переночевали. Всего мы в походе уже девять дней… Интересный этот собачий транспорт… Запряжены в каждые нарты 8—10–12 собак. Кормят их раз в сутки. Делают собаки до 100 километров в день — за восемь суток провезли нас около 600 километров. Люди не все ещё собраны — 40 человек в пути» (т. 2, 1934, с. 431–432), — отметил он уже 29 апреля в бухте Лаврентия. В опубликованной части дневника Березина–старшего не отражены перипетии перехода, включая трудности, которые отчётливо прослеживаются в рассказах других участников событий второй половины апреля на северном побережье Чукотского полуострова.
Березин ошибается, считая свою пешую партию первой, так как в день его прилёта на мыс Ванкарем отсюда вышла на восток партия из пяти человек, доставленных на Большую землю Каманиным и Молоковым ещё 7 апреля во главе с зоологом Стахановым. Хотя в этой партии было пять нарт с чукчами–каюрами, запряженные в них собаки были сильно истощены в предшествующих поездках при заброске горючего для самолётов на мыс Ванкарем.
Условия первой ночёвки в стойбище Ильхетан Стаханов описал так: «Яранга, в которой мы заночевали, была просторная, но закоптелая. При выходе лежала целая стая собак, сильно изнурённых и хилых. В пологе хозяева приветствовали нас на своём гортанном языке.
По стенам полога стояли так называемые жирники, т. е. ящички, наполненные нерпичьим жиром, с фитилями из мха. В обязанности женщин входит тщательное наблюдение за тем, чтобы эти чукотские
Отдохнув некоторое время и привыкнув к полутьме, которая царила в пологе, я стал наблюдать за её обитателями… Женщины, совершенно нагие, с повязками на бёдрах, всё время занимались хозяйством. Дети были страшно грязны. После чая нам была предложена своеобразная пища чукчей, так называемый копальхен — моржовое мясо, которое зарывается в землю и квасится там почти год. Запах этого кушанья внушил нам отвращение, и мы принялись за банки консервов, которые нам дали в Ванкареме. Ночью мы занимались избиением полчищ различных насекомых и утром с большим облегчением вылезли из яранги» (т. 2, 1934, с. 424–425).
На дальнейшем пути Стаханов отмечает встречные чукотские упряжки с грузом авиационного горючего для Ванкарема. Как и остальные партии, он отметил трудности на льду Колючинской губы, где продвижение упряжек затрудняли многочисленные торосы и трещины, образовавшиеся из-за подвижек льда. Вид острова Колючин неоднократно заставил участников перехода вспоминать обещание капитана Воронина при первой же возможности взорвать этот чёртов остров, доставивший множество самых разнообразных бед и неприятностей многим экспедициям: здесь льды остановили «Вегу» Норденшельда осенью 1878 г., в Колючинской губе погиб в 1928 г. самолёт «Советский Север» воздушной экспедиции Красинского, осенью 1932 г. здесь потерял винт «Сибиряков», наконец, здесь же «Челюскин» был затёрт льдами, неподалёку Леваневский разбил свой «Флейстер» и, наконец, здесь же состоялась аварийная посадка самолёта Ляпидевского. Неудивительно, что пешеходы как можно скорее пытались пройти это заколдованное место. «На горизонте, несколько к югу от острова Колючина, я хорошо разглядел в бинокль самолёт АНТ-4 Ляпидевского на месте его последней аварии. Сейчас там работает сам Ляпидевский вместе со своими бортмеханиками. Самолёт готовится к полёту обратно в Уэлен» (т. 2, 1934, с. 426).
12 апреля партия Стаханова пришла на мыс Сердце–Камень с главной базой снабжения челюскинцев на их пути к Уэлену, и соответственно, вступали в свои права денежные отношения, от которых челюскинцы отвыкли. Среди прочих встреч в этом примечательном месте Чукотки у Стаханова особое впечатление оставила встреча с бывшим золотоискателем и китобоем норвежцем Бенгтом Волла, встречавшимся на Аляске с Джеком Лондоном, за три десятка лет превратившимся в аборигена Чукотки и обзаведшимся здесь семейством, включая троих детей. Самое примечательное состояло в том, что норвежец потерял кисти рук и, тем не менее, приспособился к полярным условиям, в которых чувствовал себя вполне уверенно и, видимо, не собирался возвращаться в цивилизованные места. Как сложилась его судьба в советские тридцатые — в литературе сведений нет. Норвежец ознакомил визитеров с журналом посещений, в котором они встретили автографы Сельвинского и Муханова, оставив на память гостеприимному хозяину свои собственные. «Утром 15 апреля мы покинули приветливую ярангу. На дорогу жена мистера Волла снабдила нас хлебом, маслом, мясом и сгущенным молоком» (т. 2, 1934, с. 429). Стаханов ничего не говорит о присутствии здесь зимовщиков Особой Северо–Восточной экспедиции, что подтверждает пограничник Небольсин, сведениям которого нет оснований не доверять. Стаханов также описывает пургу, которая в тот же день доставила много неприятностей другим маршрутным группам на их пути к Уэлену.
Несмотря на все задержки и прочие невзгоды, эта группа завершила свой маршрут в этом пункте уже 18 апреля, одолев, таким образом, за неделю почти 500 км, и весьма вовремя, поскольку у Стаханова в результате перенесённых трудностей произошло обострение туберкулёза. Тем не менее, его статья во втором томе «Челюскинианы» буквально переполнена ценными свидетельствами наблюдательного учёного об особенностях пройденного пути, включая встречи как с местными чукчами, так и с пришлым населением.
13 апреля из Ванкарема в путь отправилась партия Буйко, включавшая, по Бутакову,13 моряков с «Челюскина». Она имела в своём распоряжении четыре упряжки и проделала свой путь за двенадцать дней, также испытав по пути немало лишений. Поначалу внимание Буйко привлекали арктические пейзажи мыса Онман. «Великолепное зрелище предстало перед нашими глазами! Казалось, весь мир был как на ладони. Концом, идущим к северу, мыс Онман срывался 300–метровой стеной скал ко льдам моря. В мягком свете уходящего солнца белела выутюженная простыня залива (Колючинской губы. — В. К.). На востоке она окаймлялась высоким стройным мысом Джинретлен. Далёко в море, точно вызов Арктике, вздыбился ввысь Колючин… Спускаясь, мы долго любовались этой картиной. Но Колючин многие вспоминали недобрым словом. Колючин — братская могила кораблей и самолётов» (т. 2, 1934, с. 408–409). Позднее, как и его предшественник, он отметил трудности пересечения по неровному льду Колючинской губы, а также суровые испытания участников перехода во время пурги 15 апреля. «Вижу, что товарищи бредут в полудремоте. Кроме сна они ничего не видят и ничего не хотят. Всё чаще, снова и снова встаёт вопрос: «Спать! Отдохнуть во что бы то ни стало!» Каюры возражают: