Чердак дядюшки Франсуа
Шрифт:
Ивонна знала наперечёт все нужды ткачей, могла сразу сказать, кто нуждается больше всех, кто давно без работы, кто болен, кто немощен и стар. Поэтому парижанам пришлось подчиниться, когда Ивонна сама распределила «по справедливости» привезённые деньги и продукты между семьями ткачей, не оставив своей семье ни лишнего франка, ни лишнего куска хлеба.
Дни шли за днями. Парижане показали себя такими деятельными и так хорошо понимающими беду лионских ткачей, что преграда, которая поначалу возникла между приезжими и Ивонной и её друзьями, постепенно рушилась, и парижский наряд Люсиль, хоть и скромный, но так отличавший её от всех, уже не отпугивал местных жителей.
С Ксавье Люсиль виделась несколько раз, но всегда на людях, то ли когда у Ивонны были жёны ткачей, то ли когда к Жаку приходили сами ткачи.
В первый раз, когда Ксавье увидел Люсиль у Ивонны в доме, он ещё ничего не знал о её приезде в Лион и не поверил своим глазам. И всё же это была Люсиль: и не во сне, а наяву. Ксавье всё ещё ждал, как парижский хозяин решит его судьбу, а пока что усердно ходил в контору и мог навещать Ивонну только по вечерам.
Чем ближе Люсиль знакомилась с Теофилем, тем сильнее хотела завоевать его сердце. Она вспоминала свой недавний опыт с Катрин. Правда, Катрин жила в иных условиях, чем Теофиль. И всё же девочка была настроена своими монахинями против всяких «светских» занятий и держалась особняком от всех близких. А вот прошло совсем немного времени, и она полюбила уроки Люсиль, с нетерпением их ждала. Может быть, Люсиль удастся найти путь и к сердцу Теофиля?
Люсиль пробовала разговаривать с ним на разные темы, но мальчик чаще всего просто отмалчивался.
— Ты умеешь читать, Теофиль? — спросила его как-то Люсиль, видя, как неумело держит он в руках одну из привезённых Жаком книжек.
Они были одни, взрослых дома не было, ребятишки играли в углу. Света не зажигали из экономии освещения.
— Я умею читать, писать и считать, — с гордостью ответил Теофиль. — Отец выучил меня, когда я пошёл на работу в мастерскую. Там мне пригодилось, что я хорошо знаю счёт. А потом… и у отца времени не было со мной заниматься, да и самому мне было недосуг.
Люсиль поняла, что книгой можно заинтересовать Теофиля, и стала рассказывать ему, как её отец, а его дядя Жак пришёл когда-то в Париж из деревни, как он попал в книжную лавку, а потом и сам стал владельцем кабинета для чтения. О том, какие интересные книги бывают у отца. О чём только они не рассказывают!
Теофиль ловил каждое слово Люсиль. Особенно поразило его, что бывают такие библиотеки или кабинеты для чтения, где на полках стоит множество книг. И каждый может прийти, записаться, внести совсем немного денег и приходить туда и читать, сколько заблагорассудится. Да, но если человек занят у ткацкого станка, у него и времени не будет пользоваться таким вот кабинетом?
Незаметно для самого себя Теофиль стал рассказывать сначала о том, как они жили, когда была работа, потом как всё изменилось, когда их уволили всех по очереди. А потом, увлёкшись, он перешёл к тому, как началось восстание, ведь он сам был его участником, и в его детской памяти ярко и выпукло сохранилось всё, что он видел и наблюдал. И если мать его, рассказывая о том же, скупилась на подробности, передавая только главное, Люсиль, по рассказам мальчика, могла себе представить яснее, как всё было.
Странное дело. По мере того как рассказывал Теофиль, в ушах Люсиль начинал звенеть сначала мотив, затем слова… Неужели она напишет песню?
— Рассказывай, рассказывай! — просила она Теофиля.
Он говорил очень подробно и вдруг попросил:
— А теперь… расскажите о вашем брате… ведь он погиб на баррикаде… во время парижских боёв?
Сердце сжалось у Люсиль при упоминании о Мишеле. Но она сказала ровно, как всегда:
— Я ведь просила тебя называть меня на «ты». Мы как-никак брат и сестра. А насчёт Мишеля… Он был твой ровесник.
И Люсиль, с любовью и печалью, начала рассказывать, каким Мишель был в жизни и каким остался в её памяти, что он делал и что любил, как хотел жить, когда станет взрослым. Как родители назвали его Мишелем по имени Мишеля Гамбри — одного из участников восстания против фабриканта Ревельона. И ещё о том, как её брат опасался, что не оправдает своего имени, не будет таким отважным, как Гамбри. А погиб он от пули королевского солдата, когда, не зная страха, перевязывал раненых под непрерывными ружейными залпами.
Долго и горячо говорила Люсиль. И Теофиль слушал, не перебивая, не шевельнувшись ни разу, и книжку, которую он держал, казалось, нельзя было вырвать из его рук.
— Конечно, Мишель может быть для всех примером, — наконец вымолвил Теофиль, с трудом, как будто кто-то стиснул ему горло. — Я был на улице с рабочими, когда убили Жана, Раймона, Поля… Я не прятался, не думайте, и не струсил, не бежал никуда… Просто пули меня не достали. Мне, значит, повезло, говорят наши рабочие.
— Да что ты, Теофиль, мне и в голову не приходило, что ты струсил… Я знаю, ты не из таких…
Глаза Теофиля засветились от удовольствия.
— Мы написали на знамени: «Жить, работая, или умереть, сражаясь» — ведь это потому, что без работы жить невозможно.
Теофиль говорил, а перед глазами Люсиль возникала вся недолгая история борьбы лионских ткачей. Она, казалось ей, отразилась в словах, которые ткачи вывели на своём знамени, и в голове Люсиль сами собой складывались слова: «С утра до ночи твоя работа, с утра до ночи твоя забота».
— Да вы меня не слушаете, — разочарованно произнёс Теофиль, заметив, что Люсиль больше не смотрит на него, а выражение лица сосредоточенное, как будто она его и не слышит.
— Что ты, что ты, Теофиль! Мне просто захотелось спеть тебе песню о каню.
— Песню? Да разве о каню есть песня? Кто же её сложил?
— Ты можешь подхватить мотив?
— Нн-не знаю, но насвистать могу. Я хорошо свищу.
— Давай!
Щёки Люсиль разрумянились, глаза заблестели. Она запела:
С утра до ночи Твоя работа. С утра до ночи Твоя забота. Хоть спину ломит, Глаза болят, Ещё три метра, Ещё наряд! С тобою рядом Твоя жена, Такой же доле Обречена. С тобою рядом И сыновья. Судьба их та же, Что и твоя. Хоть шёлк и бархат Их руки ткут, А пот и слёзы Ручьём текут! Расправь же спину, Глаза раскрой, Пусть лучше буря, А не покой! Ведь мрак не вечен! Придёт весна! С собою солнце Несёт она!