Черемуха

Море замерзало. Его будто выложили паркетом из кружков тонкого льда, аккуратно пригнанных друг к другу. Такой лед называется блинчатым. «Блинчики» постепенно смерзаются в льдины, а потом в ледяные поля.

Подводная лодка взрезала форштевнем тонкий лед, словно вспарывала гигантскую рыбью чешую. При этом куски обломанных «блинчиков» катились прочь по гладкому паркету. Вдали сидели на льду белогрудые чайки, повернув длинные клювы к невысокому заходящему солнцу.

От взламывания льда корпус

— Черт те что! — сказал Фролов. — Как будто на телеге едешь по паршивому проселку.

Остудин не ответил. Привалившись плечом к ограждению мостика, он смотрел вдаль, туда, где горизонт расплывался в сумеречных вечерних тенях. Морозные облачка пара равномерно возникали у его ноздрей.

— Ни одной собаки в море не видно, — сказал Фролов. — Все люди как люди, к Новому году готовятся. Одни мы дребезжим тут… — И, помолчав, добавил: — Если б не эта проклятая задержка, я был бы уже дома. В Ленинграде.

Он уже в третий раз говорил об этом, и Остудин снова промолчал.

Да и что он мог сказать? Задержка произошла не по его вине. Позавчера утром Остудин получил приказ выйти в море и встретиться в условленной точке с противолодочным кораблем, на котором будет испытываться новый прибор. Весь день Остудин прождал в море, а к вечеру получил радиограмму о том, что испытания переносятся на сутки. Лишь в пятнадцать часов с минутами следующего дня пришел противолодочный корабль с государственной комиссией на борту. С корабля передали семафор: «Прибыл работать с вами. Председатель госкомиссии». Кто-то на мостике вполголоса пошутил:

— Надо ответить: «Очень приятно, товарищ председатель…»

Остудин велел ответить: «Жду ваших указаний».

Корабль на малых оборотах подошел вплотную к лодке. Сцепились отпорными крюками. Матросы Остудина, спустившиеся в кормовую надстройку, приняли с корабля тяжелый чемоданчик, а потом схватили в объятия высокого сутуловатого капитана третьего ранга, перемахнувшего с корабля на узкую лодочную палубу. Капитан третьего ранга поднялся на мостик и представился Остудину:

— Член госкомиссии Фролов.

— Вижу, что Фролов, — сказал Остудин, улыбаясь замерзшими губами.

— Черт, Сергей, ты? — изумленно крикнул Фролов и, коротко хохотнув, похлопал его по кожаной спине. — Откуда ты, прелестное дитя?

Падал ленивый мохнатый снежок. Корабли разошлись. Лодка Остудина погрузилась и стала выполнять маневры, нужные для испытания прибора. Фролов сидел в центральном посту, сгорбившись над своим раскрытым чемоданчиком и время от времени что-то записывая в блокнот. Однажды он повернул голову к Остудину, стоявшему у перископа, и сказал, улыбнувшись:

— Извини, Сергей, что ничего не объясняю. Не могу. Даже тебе.

Остудин поглядел на его бледные губы под тугими желтыми усиками и ответил:

— Понимаю.

За обедом, когда Остудин сбросил кожанку, Фролов быстро взглянул на его плотную фигуру, обтянутую кителем поверх теплого свитера, и сказал:

— Толстеешь, старина. И седеешь.

— Есть немного. — Остудин налил себе полную тарелку борща. — Почему первое не ешь?

— Воздерживаюсь. Врачи не велят.

— Уже болячками обзавелся?

— Есть немного, — сказал Фролов и засмеялся.

Остудин велел вестовому принести члену госкомиссии второе.

— Быстро растете вы, подводники, — сказал Фролов, энергично расправляясь с котлетой и рисовой кашей. — Давно в капитанах второго ранга ходишь?

— Год с лишним.

— Как-то читал о тебе в газете. Хвалили. Порадовался за тебя. Даже написать хотел.

— Чего ж не написал?

— Завертелся. То-се… Да и адреса не знал. Ну-ка, молодец, — обернулся Фролов к вестовому, — подсыпь немного рису.

— Не плаваешь больше? — спросил Остудин. — В науку ударился?

— Работаю в научно-исследовательском.

Когда Фролов ел, кадык на его худой шее ходил вверх-вниз, как поршень в цилиндре. Фролов был в добротной тужурке, при галстуке.

— Беспокойная жизнь, — продолжал он, большими глотками отпивая компот. — Командировки, то-се… Зато Ленинград. Так сказать, блага цивилизации…

Испытания прибора закончились под утро. Помигав прожектором и поблагодарив за четкую работу, противолодочный корабль ушел. Фролов остался на лодке. Он заглянул через плечо штурмана на путевую карту и помрачнел. Было ясно, что вылететь в Ленинград он сегодня не успеет, — дай бог до базы добраться к Новому году. Солнце зашло. Остудин приказал включить ходовые и отличительные огни. С правого борта скользнул на лед зеленый отсвет, с левого — красный. И ледышки, катящиеся прочь от форштевня, тоже вспыхивали то красными, то зелеными искрами.

Остудин вытащил папиросы, протянул Фролову.

— Спасибо, — сказал тот. — Бросил.

— Врачи не велят?

Фролов кивнул. Ему было холодно. Морозный ветерок прошелся над стынущим морем, корпус лодки неприятно трясло от вспарывания ледяного панциря, и не видно было чаек, улетевших неизвестно куда на ночлег.

— Хочешь чаю выпить? — спросил Остудин.

Он оставил на мостике старпома, а сам спустился вслед за Фроловым вниз, прошел в кают-компанию.

— Если кончится лед, то по чистой воде еще успеем к Новому году, — сказал он, сбрасывая шубу.

— Мне все равно теперь, — отозвался Фролов.

— Зато мне не все равно.

— Ты женат? — поинтересовался Фролов.

— Да.

— И дети есть?

— Двое. — Остудин встал и включил радио.

В отсек полились звуки скрипки. Сильная тревожная мелодия билась под смычком, будто рвалась на волю.

Молча пили горячий чай.

Фролов дослушал музыку до конца, потом, посмотрев на Остудина, сказал:

— Почему ты не спрашиваешь, как я живу?

— Вижу и так: преуспеваешь.