Череп
Шрифт:
Вот что странно, казалось ему: трудно представить, что реконструированный им череп принадлежал этой женщине, Сабрине Джексон, а не той девушке, которую они нарисовали. Жертвой все равно оставалась Сабрина Джексон. Кайла Кэссити поздравили с отличной работой, но он чувствовал, что его обвели вокруг пальца.
Несколько долгих минут он рассматривал девушку на снимках: она улыбалась, кокетничала, смотрела в объектив словно бы лично ради Кайла. Напускная храбрость от незнания того, как мы умрем, как самые наши вычурные позы переживут нас. Слои косметики на нечистом лице Сабрины Джексон старили ее. Она носила дешевую и узкую сексуальную одежду — топы и блузки с вырезом, кожаные мини-юбки, кожаные брюки, сапоги на высоком каблуке. Курила. Чувство юмора, похоже, у нее было — Кайлу это в ней понравилось. Корчила рожи перед камерой. Складывала губы поцелуйчиком. Такая не станет просить у мужчины денег, но если будет предлагать — явно не откажется. И на лице ее заиграет довольная улыбочка, точно это величайший из комплиментов. Бормотнет: «Спасибо!» И купюры быстро сложатся и исчезнут в кармане, и что еще тут говорить о свершившейся сделке?
Череп исчез из лаборатории Кайла. В Истоне, штат Пенсильвания, проведут скромные похороны останков Сабрины Джексон. Теперь, когда стало ясно, что женщина мертва, расследование обстоятельств ее исчезновения наберет темп. Со временем — Кайл в этом не сомневался — последует арест.
Кайл Кэссити! Поздравляем.
Поразительно, как вам удается это делать.
Теперь можно и на покой, а? Уйти, пока на волне?
Обязательной отставки по возрасту университет теперь не требовал. У скульпторов, художников пенсий не бывает. И на власти штата Нью-Джерси он мог работать сколько влезет, поскольку всегда выступал внештатным консультантом, а не служащим, на которого распространялись законы о пенсионном обеспечении. Обо всем этом он думал, но вслух не говорил.
Он перестал слушать новые компакт-диски. И в кабинете, и в лаборатории у него теперь было очень тихо. В голове вдруг забилась какая-то жилка. Разочарование — вот что это! Ибо вовсе не Сабрину Джексон он искал все это время.
— Офицер. Заходите.
Лицо матери Сабрины Джексон было тугим, как сарделька в синюге. Улыбнулась она с большим трудом, словно больная женщина бодрится, но все равно хочет, чтобы ты знал: она делает это ради тебя. Кайла Кэссити она встретила тусклым, напряженным голосом и потом упорно называла его «офицером», хотя он объяснил, что не работает в полиции, а к ней приехал как частное лицо, лишь помогавшее в расследовании. Составлял композитный портрет ее пропавшей дочери, по которому она и другие родственники смогли ее опознать.
Строго говоря, это, конечно, было неправдой. Кайл рисовал портрет не Сабрины Джексон, а какой-то вымышленной девушки. Он вдохнул жизнь в доверенный ему череп, а не в Сабрину Джексон, о которой ни разу в жизни не слышал. Но такие метафизические тонкости все равно не дошли бы до несчастной миссис Джексон — она смотрела на Кайла так, словно не могла вспомнить, зачем он вообще здесь и кто он такой, хотя он только что ей все объяснил. Офицер истонской полиции в штатском или кто-то из Нью-Джерси?
Кайл осторожно напомнил ей: портрет Сабрины? Который показывали по телевизору, печатали в газетах? В Интернете, по всему миру?
— Да. Это она. Та картинка. — Миссис Джексон говорила медленно, точно каждое слово гравием расцарапывало ей горло. Ее маленькие, жаркие, налитые кровью глаза выглядывали на него из жирных валиков лица с отчаянной настойчивостью. — Когда мы увидели ее по телевизору… мы поняли.
Кайл пробормотал какие-то извинения. На него возлагали ответственность за что-то. Его вытянутая бритая голова никогда еще не казалась такой беззащитной, такой уязвимой. Вены на ней пульсировали от жара.
— Миссис Джексон, мне бы очень хотелось, чтобы все обернулось иначе.
— Она всегда безумства творила — я уж не раз на нее рукой махала, так злилась, что просто ужас, а ей хоть бы хны. Как дикая кошка эта Сабрина. Мы из-за нее одной так переживали всегда, даже от двух ее братьев столько хлопот не было. — Чудно: миссис Джексон улыбалась. Злилась на дочь, но и гордилась как-то ею. — Хотя в душе она была хорошей, офицер. Такая миленькая бывала, если постарается. Вроде как в тот раз на День матери — я злилась, как черт, потому что знала, ну знала же, что ни один из них не позвонит…
Кайла сбивало с толку, что мать мертвой девушки оказалась такой молодой — не больше сорока пяти. Когда-то была миниатюрной, но потом ее разнесло; лицо красное и загрубевшее; в брюках, рубашка в цветочек, на пухлых босых ногах — шлепанцы. А материнское горе на ней — как еще один слой жира. Если уж на то пошло, она могла бы оказаться дочерью Кайла Кэссити.
Так! Похоже, уже весь мир настолько помолодел, что Кайлу Кэссити в дочери годится.
— Мне бы очень хотелось посмотреть фотографии Сабрины, миссис Джексон. Я приехал выразить соболезнования.
— О, у меня их много осталось! Все выложила как раз. Тут все приезжают и хотят на них взглянуть. То есть, не только родственники и ее друзья — вы не поверите, сколько у Сабрины в одной школе друзей было, — но еще с телевидения люди. Из газет. Здесь за последние десять — двенадцать дней столько народу перебывало, офицер, сколько у нас и за всю жизнь не было.
— Мне очень жаль, миссис Джексон. Я не хотел вас беспокоить.
— О нет! Наверное, так надо.
Пока миссис Джексон показывала Кайлу целый водопад снимков, втиснутых в семейный альбом, несколько раз звонил телефон, но пухлая женщина даже не сделала попытки подняться с дивана, чтобы снять трубку. Даже сидя неподвижно, она умудрялась задыхаться и с трудом переводила дух.
— Это все автоответчик запишет. Я им сейчас все время пользуюсь. Понимаете, я теперь уже и не знаю, кто может позвонить. Раньше-то я сразу могла сказать: человек десять на всем белом свете, а если эти проклятые адвокаты, так я просто сразу трубку вешала. А сейчас — кто угодно. Люди звонят и звонят, говорят, что знают, кто этот подонок, который с Сабриной такое сделал, только я говорю им, чтобы в полицию звонили, понимаете? В полицию звоните, не мне. Я же не полиция.
Миссис Джексон говорила очень страстно. От всего ее тела пахло интенсивной, возбужденной эмоцией. Кайл неуверенно придвинулся к ней, чтобы получше рассмотреть фотографии. Некоторые оказались старыми «поляроидами», уже выцветшими. Другие — надломленные, с загнутыми уголками. На старых семейных фотографиях сразу и не скажешь, кто из девочек — Сабрина. Миссис Джексон приходилось на нее показывать. Кайл видел девчонку-сорвиголову, руки в боки, которая нахально ухмылялась в объектив. Даже в детстве у нее была неважная кожа — мучилась она, должно быть, страшно даже при всей своей живости и энергии. На некоторых снимках крупным планом девочка была даже привлекательной — теплой, открытой; она как будто говорила: Эй! Посмотрите на меня! Полюбите же меня! Ему хотелось ее полюбить. Ему не хотелось в ней разочароваться. Миссис Джексон тяжело вздохнула:
— Люди говорили, что эти портреты ваши — точь-в-точь Сабрина, по ним-то они ее и узнали, и я могу их понять, но все не совсем так. Если вы мать, вы же совсем другое видите. Сабрина никогда красавицей не была, как на рисунках этих, она б если их увидела, то хохотала бы, как сумасшедшая. Как если б кто-то взял ее лицо и все перекроил, как в косметической хирургии, понимаете? Сабрине-то знаете чего хотелось? Она полушутя говорила, но серьезно… этот, как его… «силиконовый подбородок». Протез, что ли…