Черепашкина любовь

Воробей Вера и Марина

«И как я могла на Ермолаева такое подумать?!» – уже в который раз Черепашка задавала себе этот вопрос. Тут она вспомнила про Юркину записку, но, поколебавшись секунду, решила прочитать ее потом. В таком подавленном настроении вряд ли она сможет оценить его тонкий юмор. Урок тянулся целую вечность. Вначале Буравчик долго и нудно разбирал ошибки, допущенные в четвертных контрольных, и, произнося свое обычное: «С дневником на класс!», вызывал к доске провинившихся (в смысле, допустивших ошибки в задачах) учеников. Сей участи не избежала и Люся.

– Черепахина, с дневником на класс, – проскрипел Буравчик.

Черепашка вздрогнула, растерянно посмотрела на Ермолаева. Тот понимающе улыбнулся и поднял вверх плотно сжатый кулак. Этот жест – «но

пасаран!»* – означал, что Люся может смело рассчитывать на его, Юркину, поддержку. Не обнаружив на парте своего дневника, Люся полезла в сумку и принялась планомерно и, по обыкновению, неспешно извлекать наружу ее содержимое: книжку за книжкой, тетрадку за тетрадкой, карандаш за ручкой и так далее.

– Что ты там возишься, Черепахина? – возмутился Буравчик.

– Андрей Егорович, – Люся подняла на учителя свои «телевизоры» (так Юрка прозвал ее большие, в массивной черной оправе очки, формой действительно напоминавшие экран телевизора), – я, кажется, дневник дома забыла.

В классе раздались негромкие смешки.

– Внимательнее нужно быть, Черепахина! – нахмурил белесые брови Буравчик. – Хорошо, выходи на класс без дневника.

Люся энергично кивнула, но вместо того чтобы встать из-за парты, начала укладывать в сумку разложенные на парте учебники, тетрадки и мелкие предметы.

– Черепахина, ты что там, уснула? – Похоже, терпение Буравчика было уже на пределе.

И в эту самую секунду, как спасительный гром среди душного июльского дня, грянул звонок. Буравчик закрыл классный журнал и, не сводя с Люси пристального взгляда, с досадой покачал головой:

– Готовься, Черепахина. В следующий раз начнем с тебя.

– Хорошо, Андрей Егорович. – Черепашка кротко потупила взор.

К концу уроков Люся забыла и страшные пророчества Лу, и сам сон, который, казалось, выветрился из ее головы, не оставив и следа. По дороге домой Лу вместе с Катей Андреевой и Володей Надыкто, как обычно увязавшимся за ними, решили отпраздновать начало третьей четверти. Ребята намеревались посидеть в любимом (по причине вполне доступных цен и удачного месторасположения) кафе «Два клона». Не «Два клоуна» и не «Два клена», как думали многие, а именно «Два клона» – от слова «клонировать». Вернее, наоборот, конечно же, слово «клонировать» образовано от слова «клон», что означает, «существо, полученное путем деления клетки». Дизайн и вся обстановка кафе были весьма своеобразными и вполне соответствовали его названию.

Черепашка не пошла в кафе с одноклассниками, хотя Лу буквально за руку ее туда тянула. Люсе вообще не нравился странный интерьер этого выпендрежного, как она считала, кафе. Стеклянные стены, квадратные, на высоких ножках столики, сделанные из какого-то тускло поблескивавшего в лучах холодного освещения металла, неудобные стулья в форме металлического круга, укрепленного на высокой ножке. И когда ты забираешься на такой стул, то ноги болтаются, не доставая до пола добрых полметра. И столы, и стулья были намертво прикручены к серебристому пластику, который покрывал весь пол. И сколько бы посетителей ни находилось внутри, всегда оставалось ощущение какой-то гулкости, необжитости и пустоты пространства. Эффект этот был запланирован и достигался за счет непривычно больших расстояний между столами.

За стойкой, имевшей столь же лаконичный и холодный вид, как и все остальное убранство этого необычного заведения, стояли всегда совершенно лысые братья-близнецы Макс и Дэн. Может быть, на самом деле их звали совсем иначе, но посетители кафе обращались к ним только так. Причем никто, похоже, не отличал, кто из них Макс, а кто Дэн. Обритые под ноль близнецы были похожи друг на друга как две капли воды и одевались тоже совершенно одинаково: широченные штаны-трубы, пестрые без рукавов футболки и серебристые широкие галстуки, нелепо болтавшиеся на их голых и длинных шеях. И даже татуировки, которые щедро украшали руки и плечи братьев-близнецов, также совершенно не отличались ни цветом, ни самим рисунком.

Макс

и Дэн никогда не улыбались, говорили мало, в основном лишь односложно отвечая на вопросы посетителей. Но, вероятно, им просто было велено так держаться: отстраненно и сурово. Так было задумано хозяином кафе. В жизни они, скорее всего, вели себя как обычные ребята, а здесь создавали образы, как на сцене. Близнецы Макс и Дэн олицетворяли собой тех самых клонов, которых должно было быть двое. Но больше всего остального Люсе не нравилась здесь музыка: техно-рок, рэп и всякая прочая какофония, которую и музыкой-то не назовешь, – полное отсутствие мелодии, монотонный ритм и сплошные электронные навороты. Сочетание же всех этих элементов – дизайна, освещения, суровых, лысых и совершенно одинаковых лиц Макса и Дэна, а также музыки – носило гордое имя урбанистического арт-минимализма. Так определила этот стиль Люсина мама, когда однажды они зашли с ней сюда выпить по стаканчику сока. Кафе это открылось только в сентябре, и о нем пока мало кто знал. Поговаривали, однако, что в ближайшее время хозяин собирается дать рекламу в журнале «Афиша» и что тогда от посетителей, дескать, уж точно отбою не будет.

Иногда Лу все-таки удавалось затащить Черепашку в «Два клона», но только не сегодня. Больше всего на свете Люсе хотелось сейчас остаться одной. Послушать любимую музыку, почитать Гумилева… Или просто посидеть в тишине, глядя в окно на тихо падающий снег. За время каникул она успела отвыкнуть от шума, суеты и людей и сейчас чувствовала себя уставшей.

4

Узкий прямоугольник бумаги беззвучно упал на пол прямо ей под ноги в тот самый момент, когда Черепашка, совершенно позабыв о полученной от Ермолаева записке, стягивала через голову свою темно-зеленую кофточку. Люся нагнулась, подняла листок, развернула его. Почерк был не Юркин. Текст удивил ее с самой первой фразы: «Здравствуй, Люся! Ты меня не знаешь. Вернее, мы с тобой виделись, и очень много раз, но ни разу не разговаривали. – Черепашка вернулась к началу, еще раз быстро пробежала глазами первые три фразы, поправила очки и прочитала дальше: – Жду тебя сегодня в пять часов у входа в метро «Фрунзенская». Если ты не придешь, я буду ждать тебя там завтра, и послезавтра, и каждый день. Это очень важно. Пожалуйста, приходи». И подпись. Справа, внизу, всего две буквы: «Я. Г.»

Люся еще раз перечитала записку, от начала до конца, потом зачем-то перевернула листок, внимательно изучила его оборотную сторону, как будто искала на ней разгадку тайны. Но другая сторона записки была совершенно чистой.

Первой была мысль: и все-таки это ермолаевские проделки. Что с того, что почерк не его. Он запросто мог попросить кого-нибудь все это написать… Мог, но зачем? Нет, это совершенно не в его духе! В чем тут юмор? В том, что Люся как дура потащится к метро, будет стоять там в ожидании таинственного незнакомца, а Юрка, спрятавшись за каким-нибудь ларьком, будет наблюдать за ней и помирать со смеху? Нет, на такую тупость Ермолаев не способен, слишком хорошо Черепашка его знает. Тогда что это? Приглашение на свидание? Первое в жизни?

Почему-то в эту секунду она не вспомнила о своем сне, хотя, казалось бы, самое время было вспомнить. Подумала о маме: жалко, что той нет дома. Она уж точно смогла бы трезво оценить ситуацию и помогла бы принять Черепашке единственно верное решение. Может, позвонить Лу? Черепашка кинулась уже было к телефону, но остановилась на полпути как вкопанная: Лу сейчас сидит в этих дурацких «Клонах». Господи, что же делать?

Люся посмотрела на часы. Пятнадцать минут пятого. Если она решила идти, то пора собираться, ведь до «Фрунзенской» надо еще три остановки ехать на троллейбусе, а его иногда приходится подолгу ждать. Кто же он, этот Я. Г.? Стоп! А почему «он»? Может быть, это «она»? Люся еще раз внимательно перечитала записку. И хотя та не содержала прямого указания на пол автора, сомнений в том, что ее написал именно мальчик, почему-то не было.