Через Москву проездом
Шрифт:
– Ага, – согласилась жена. Она все же чувствовала себя виноватой и предоставляла ему теперь полную свободу действий, чтобы будущие ошибки и неудачи не имели к ней уже никакого касательства.
Метро приняло их в свое светлое просторное чрево, пронесло в грохочущем дрожащем вагоне по мрачному тартару туннеля, змеившему вдоль себя мощные тела кабелей, и вновь вознесло на поверхность ребристой, поскрипывающей где-то в невидимой своей части ступенчатой шкурой эскалатора.
Мест в гостинице, разумеется, не было. Но Андрей сразу же просил номер только на ночь, и, отказав, им велели подождать, потом еще, и еще,
– Только на ночь! – не глядя на них, копаясь в какой-то пухлой, с желтыми страницами бухгалтерской книге, властным хозяйским голосом громко сказала администраторша, нашла то, что искала, провела над строкою рукой с карандашом, отметила точкой, выписала себе на бумажку, захлопнула книгу и только теперь обратила к Андрею с Еленой лицо. – Деньги за сутки! – так же громко и равнодушно-хозяйски продолжила она, сомкнула, рот и, не отводя от Андрея взгляда, стала чего-то ждать.
У нее было нестарое, скорее даже молодое еще лицо, но эта безмерная, чудовищная власть, данная ей волею обстоятельств над нуждающимися в ее услугах людьми, делала ее, когда она глядела глаза в глаза, словно бы безвозрастной, существующей с сотворения мира, и она знала при этом, что все уйдут в другое измерение, сменится поколение, и другое, а она все будет существовать.
Она молчала, глядя на Андрея, и он тоже молчал, чем дальше, тем больше недоумевая и паникуя, не понимая, чего она ждет от него, Елена уже переводила взгляд с него на нее – туда-сюда, и наконец администраторша выкрикнула:
– Ну так что? Деньги за сутки, я говорю! Согласны?
– Согласны, да, ну конечно… – только теперь понял Андрей, чего она ожидала от него, и понял, что тут, должно быть, какое-то финансовое нарушение – вот отчего она ждала, а он, да и Елена тоже, даже и не подумали об этом.
– 3аполняйте, – выбросила им администраторша шелестяще трепыхнувшиеся в воздухе листки бланков. Кончики пухлых ее пальцев, большого и указательного, были испачканы в чернилах.
«Фамилия, имя, отчество», «год и место рождения», – заполнял Андрей графы и, когда дошел до серии и номера паспорта, вдруг обнаружил, что паспорт в заднем кармане джинсов у него только один – его.
– Где твой паспорт? – с холодящим предчувствием, тихо, чтобы не слышала администраторша, возле которой, прямо на стойке, заполнял бланки, спросил он жену.
Она посмотрела на него долгим, вспоминающим взглядом. Скулы ее от этого поднялись, глаза сузились – стали совсем китайскими.
– В верхнем ящике письменного стола под желтой клеенчатой тетрадью, – вспомнила она.
– Это точно? – все тем же тихим голосом переспросил он.
– Абсолютно точно, – твердо, с какой-то даже горделивостью ответила она. – Память у меня что надо. А что?
– Ты его абсолютно точно, – с нажимом, чувствуя, как все в нем внутри кипит, сказал Андрей, – абсолютно точно не взяла с собой?
Она поняла, и лицо ее – на это было больно и трудно смотреть – из счастливого и довольного – так по доске, исписанной мелом, проводят мокрой тряпкой – сделалось несчастным и тусклым.
– Нас не поселят, да?
– Черт побери! – выругался Андрей. – Даже и в отдельные номера.
– Но почему? – возмущенно спросила жена, оглянулась на администраторшу, заранее на нее негодуя. – У тебя есть твой паспорт, у них – твои данные, ты за меня поручишься.
– А ты кто такая? – подписываясь под своим бланком и начиная заполнять на жену, посмотрел на нее Андрей. – Моя ленинградская пассия, и я приехал к тебе поразвлечься. А может, вообще только что на улице встретил.
– Ой, ну перестань! – поморщилась жена, и в том, как она это сказала, ему почудилась даже радость оттого, что вот может наконец позволить себе упрекнуть и его.
Через пять минут они выходили из гостиницы. За этот час, что они провели в ее холле, сумерки загустели – воздух из фиолетового стал густо-сер, везде уже горели огни. Площадь перед гостиницей была пуста, темнела на постаменте фигура Николая Первого и высилась за ним громада Исаакия.
Андрей пошел к выходу из гостиницы сразу после неудавшихся уговоров администраторши (зло хлопнул ладонью по стойке: «Черт бы вас всех побрал!»), не сказал жене ни слова и сейчас, выйдя, остановился – надо все-таки было решать, что же делать теперь.
– Идиотизм, – сказала за спиной жена. Она ниткой протянулась за ним через холл и сейчас тоже, вслед за ним, остановилась не рядом, а сзади и чуть сбоку.
– О тебе же заботятся, – не поворачивая к ней головы, хмуро сказал Андрей. – Чтоб муж твой, не дай бог, не согрешил перед тобой.
– Ой, да ну хватит же тебе! – Она топнула ногой, и, обернувшись наконец к ней, он увидел, что лицо у нее сумрачное, совсем несчастное и она держит себя за волосы, собрав их в горсти и отведя за шею, аэто значило, что еще одно его слово – и она разрыдается. – Зачем ты говоришь гадости, для чего? Я виновата, я уже признала это, что ты все злишься и злишься? Хватит, в конце-то концов!
– Я не злюсь, – пробормотал Андрей.
Но он злился и ничего не мог поделать с собой.
Он злился, потому что это уже было слишком, слишком много этой бестолковщины получалось – и все было следствием ее каприза, он чувствовал, что его просто распирает от злости, и оттого в большей степени, что она не попросила его остановиться, а приказала.
– На вокзал пошли, что ли, –полувопросительно сказал он, не поворачиваясь к жене, глядя на пустынную, от минуты к минуте все более суровеющую в сгущающейся электрической тьме площадь.
– Но нельзя же уезжать, не взяв вещи, – сухим, мертвым голосом сказала жена.
Андрей коротко глянул на нее.
– Ночевать там, я имею в виду.
– А-а!.. – протянула она. Некоторое время они молчали – только тихий равномерный гул отходящего ко сну большого города, – потом она сказала: – Пошли. Больше ничего не можешь придумать?
– Больше ничего.
Невский тоже уже был пустынен – редки прохожие, редки машины, лишь огни фонарей и реклам, да иными мирами, где все устроено, благополучно и счастливо – глыбой света в переплетах окон, – тяжело шлепая шинами, мощно и целеустремленно проносились троллейбусы с автобусами, троллейбусы высекали на стыках проводов с растяжками летучий, мгновенно умиравший желто-красный фейерверк. Воздух начинал остывать, рождая ночную прохладу, оба они, и Андрей, и жена, были одеты легко, и Елена шла, обхватив себя за плечи, угнувшись вперед – удерживая тепло, но, когда подходили к остановкам, ни троллейбусов, ни автобусов вблизи не было видно, и они шли дальше, и так и прошли весь Невский пешком, до самого Московского вокзала.