Черная-черная простыня (сборник)

Емец Дмитрий Александрович

– В каждом городе есть, типа, место, где хранятся «вещдоки», – вдруг сказал Мокренко.

– Какие еще «вещдоки»?

– Вещевые, то есть вещественные доказательства. Типа, то, что было найдено на месте преступления и может помочь его раскрытию... Вот только где у нас в городе это место и пустят ли нас туда? Эй, ты куда? – воскликнул Петька, увидев, как Филька вскакивает.

– Я сейчас! Сейчас узнаю!

Не теряя времени, Филька бросился к телефону и позвонил своему деду – единственному человеку, который, как ему представлялось, знал все на свете. У Хитрова-деда

было еще одно неоценимое свойство. Он никогда не задавал лишних вопросов: что да зачем. Не то чтобы он совсем был нелюбопытен – просто, как настоящий мужчина, уважал чужое право на секрет.

Дед, видимо, смотрел футбол, потому что, как фон разговора, долетали то монотонное бормотание комментатора, то подобные морскому шторму крики болельщиков.

– Ну давай отвечу, только по-быстрому. Два гола уж нашим вколотили, они все ушами прохлопали... – недовольно проворчал дед. – Нет, так долго вещдоки не хранятся. Лет тридцать, да и то самые важные. Остальные и того меньше... Куда мяч повел, балбес? Пасуй, тебе говорят! Во-во, молодец... Сто лет? До революции, что ль, еще? Ну ты загнул! Не-а, в архиве смотреть бесполезно – их десять раз уж почистили, да и кто вас туда пустит, в архив? Загляни, что ли, в музей... Там, кажется, выставка была по следственному делу. Видел я ее как-то... Нет, что делает, ротозей, что делает! Зачем ты его вообще взял? Ах ты, шляпа с ручкой! – закричал вдруг дед, но это относилось уже явно не к Фильке.

– Ну, что твой дед сказал? – нетерпеливо спросил Мокренко, маячивший рядом во все время разговора.

– Сказал, что ты шляпа с ручкой! – серьезно ответил ему Хитров.

Челюсть у Петьки отвисла. Соображал он медленно, и его явно поставило в тупик, зачем шляпе может понадобиться ручка.

– Какая шляпа? – забормотал он, но Филька уже бросился к дверям.

Музей был их последним шансом. Скоро наступит ночь, и тогда на старом кладбище под бесформенным надгробием со страшной надписью разверзнется земля.

Едва Хитров об этом подумал, как в ушах у него сам собой зазвучал булькающий хохот Красноглазого мертвеца...

2

Музей был еще открыт, когда, соскочив с автобуса, они подбежали к входу. Путь им преградила контролерша, похожая на льва, плохо прирученного, но завитого бигудями.

– Стоп, молодые люди! А билеты?

Это несложное требование ввело «молодых людей» в замешательство. Молодой человек Филька посмотрел на молодого человека Петьку, а тот в свою очередь уставился на Аньку.

Поиски по карманам ничего не принесли. У Хитрова с Анькой на двоих нашлось только девять рублей и еще две монетки по десять копеек. Каждый же билет стоил десять рублей – так что не наскребалось даже на один. У Петьки же, по его словам, вообще ничего не было.

– У меня, типа, карманы зашиты, чтоб я руки не совал! – смущенно пояснил он.

– Что, у вас вообще денег нет? А как же вы из дому вышли? – спросила контролерша.

– Так и вышли: ногами, – ответил Филька, соображая, что если они сейчас поедут домой, то наверняка не успеют вернуться до закрытия музея.

Положение было аховое. С одной стороны, контролерша возвышалась точно неприступный бастион, с другой – поджимало время, а с третьей – ждал в земле своего часа мертвый палач.

– Эх вы, тетенька! – жалобно шмыгнул носом Мокренко. – Я, можно сказать, первый раз в жизни захотел, типа, к культуре приобщиться, а теперь не приобщусь.

– Билеты потому что надо покупать! – непреклонно заявила женщина-львица, особенно напирая на потому что.

– А без билетов? – спросила Анька.

– Без билетов не пущу. Не положено.

Петька Мокренко высоко вскинул голову. Подбородок у него задрожал мелкой благородной дрожью.

– Ладно, – сказал он глухо. – Не пускайте! Не пускайте меня! Не надо меня пускать!.. Только знаете, что я сейчас сделаю? Я сейчас выйду на улицу и у кого-нибудь украду, потому что у меня нет денег. Нигде нет. И дома нет. Меня схватят и посадят в тюрьму. И пусть хватают, потому что не я, а вы... вы во всем будете виноваты! Из-за вас жизнь моя пойдет насмарку! И тогда... тогда вам будет стыдно...

Подбородок Мокренко задергался еще сильнее. Зубы запрыгали чечетку, и слеза – прозрачная слеза невинного ребенка – пробежала по его бледной щеке. Петька стер ее и негнущимися шагами направился к остановке. Определенно, воровать и попадать в неволю.

Филька и Анька Иванова в растерянности побежали за ним. Они никак не ожидали от толстого Мокренко такой глубины переживаний.

Но тут, чего совершенно нельзя было ожидать, львиное сердце растаяло. Неприступный бастион рухнул, и контролерша, пыхтя, догнала их.

– Нечего на жалость давить. Марш без билетов, небось музей не рассыплется, – проворчала она.

Филька не поверил своим ушам:

– Вы нас пускаете?

– Только если увижу, что бумажки бросаете... – Львице неловко уже было, что она разжалобилась.

– Вы не думайте: вы не увидите! – встрепенулся обрадованный Филька.

– Что?! – нахмурилась контролерша.

– То есть я хотел сказать: мы не будем их бросать, – поспешил поправиться Хитров.

Все втроем – включая безутешного Петьку – приятели проскочили мимо растроганного бастиона и оттуда – по лестнице – устремились в прохладные, пахнущие вымытыми полами и пыльными шторами залы музея.

Тут Хитров остановился и недоверчиво уставился на Петьку. Он чувствовал себя сбитым с толку.

– Ты того... здорово, конечно, что нас впустили... но ты правда собирался воровать?

Мокренко застенчиво зарделся. На пухлых щеках у него появились две ямки, подобные тому, как если бы кто-то слишком крепко сдавил помидор пальцами.

– А то как же! Само собой! Вот, уже украл! – Петька сунул руку в якобы зашитый карман и вынул оттуда целых пятьдесят рублей одной бумажкой.

– Так у тебя были деньги! Ах ты, жук! Лампа с ушами! – набросился на него Филька. Только теперь ему стало ясно, почему Мокренко играл так убедительно: ему просто было жалко платить за вход.