Черная-черная простыня
Шрифт:
– Я же... я же говорила! Спорим, что говорила! – с болью воскликнула Анька.
«Поздно спорить... Какой я дурак!» – подумал Филька.
Мертвый палач кивнул, словно мог слышать его мысли.
– Точно, поздно... Теперь нас будет трое в могиле. А завтра мы пойдем в город, и все, кого мы встретим и в кого вопьются наши клыки, тоже станут мертвецами!.. Ржавая покорная кровь потечет в их жилах... Пора!
Палач протянул руки. Все произошло так быстро, что Филька не успел даже отпрыгнуть. Замерев, он видел, как ладони палача неощутимо проходят сквозь его тело и пальцы сжимаются, но не могут схватить его.
– Проклятье! Я опоздал. Скоро рассвет! –
Красноглазый палач шагнул к могиле и, завернувшись в простыню, стал медленно опускаться в нее. Яма сама собой засыпалась землей. Последней скрылась голова, но, даже когда и она исчезла, из-под плиты долго слышен был сиплый хохот.
Глава 5
ПОЖЕЛТЕВШИЕ СТРАНИЦЫ
Девочка Зиночка нашла в лесу старый грузовик. В кузове грузовика лежал каменный склеп. Девочка Зиночка попыталась открыть его, но у нее ничего не получилось – крышка была слишком тяжелой. Тогда Зиночка нашла палку, просунула ее в трещину склепа и откинула крышку.
Из склепа выпрыгнули три чудовища.
– Я Мясоруб-Кровопийца! – закричал первый.
– Я Душило-Потрошило! – закричал второй.
– Я Душегуб-Людоед! – закричал третий.
– Мы сожрем тебя! Выпьем твою кровь до капли! Обглодаем твои кости! – закричали все трое.
– Хорошо, можете меня съесть, – сказала Зиночка. – Только одна маленькая просьба: нельзя ли меня съесть в детском садике?
Мясоруб-Кровопийца, Душило-Потрошило и Душегуб-Людоед переглянулись. Они сообразили, что в садике должны быть еще дети, которых можно будет тоже слопать.
– Мы согласны. Но как мы попадем в садик, чтобы нас никто не заметил?
– Запросто. Превратитесь в три шоколадки, и я вас пронесу в кармане.
Мясоруб-Кровопийца, Душило-Потрошило и Душегуб-Людоед превратились в шоколадки. Девочка Зиночка облизнулась. Она обожала шоколад...
– Ржавая кровь... Как же я не догадался, что нельзя отдавать ему простыню? Ведь он даже не мог прикоснуться ко мне! Помнишь, рука его только обвивалась вокруг... И все эти могильные стоны. Он мог только пугать – и больше ничего! – в отчаянии воскликнул Филька.
Все полчаса, что они ехали на велосипедах от кладбища, он, не переставая ни на минуту, ругал себя. Каких только обидных наименований он себе не придумывал. «Пупырчатый бабуин» из них было самым безобидным.
Анька Иванова все больше отмалчивалась, не защищая Фильку от самого себя, на что Хитров втайне надеялся. Не исключено, что происходило это оттого, что все ее внимание целиком поглощено было разбухшей лесной дорогой, по которой велосипеды то и дело пробуксовывали, а руль норовил, на колдобине ускользнув из рук, сбросить седока прямо в жижу.
«Значит, силу мертвецу дает простыня. Должно быть, это из-за нее палач столько времени невредимым пролежал в могиле. Простыня делает его вечным, могучим, бессмертным. Но почему?» – пыталась и не могла понять Анька.
Одна эта мысль, наряду со стремлением не слететь с размокшей аллеи, и занимала ее всю дорогу.
Не переставая награждать себя нелестными эпитетами, Филька проводил ее до подъезда и помог втащить велосипед в лифт.
– Ах я, банка с тухлыми помидорами! Червяк, завязанный морским узлом! Бесхвостый кот! Дохлый осел! Старая тумбочка! Мозоль на пятке у милиционера! – бубнил он, почти не глядя на Аньку.
– Тук-тук! К вам можно? – Иванова постучала костяшками пальцев его по лбу.
– Можно-то можно. Только там, куда ты стучишь, все равно ничего нет. И не было никогда, – хмуро отозвался Филька, все еще настроенный на самоуничижительный лад.
– Значит, так: сегодня суббота. В школу не надо. Давай отоспимся и часа в два-три встретимся, – сказала Анька.
У нее уже слипались глаза: вторая бессонная ночь, проведенная в таком расчудесном месте, как кладбище, давала себя знать. Ей вдруг стало все равно – попадут они следующей ночью в цепкие тонкие руки мертвого палача или не попадут. Осталось только одно желание – закрыть глаза и заснуть...
Оставив велосипед в общей на три квартиры прихожей, Анька скользнула в коридор, а оттуда в свою комнату. Свет повсюду был потушен, стало быть, родители ее не хватились.
Раздевшись, Иванова юркнула под одеяло и закрыла глаза. Проваливаясь в сон, она продолжала видеть расплывшиеся черты палача и его седую, прилипшую к влажному лбу челку, огибавшую жирную бородавку...
Тем временем, оставив велосипед в гараже, Филька скользнул в подъезд и повернул в замке ключ. Увидев в освещенном коридоре массивный силуэт, он вначале испуганно отшатнулся и лишь потом узнал прабабушку Надю. Она стояла, подбоченившись, и сурово смотрела на него.
– Ты где был? – спросила прабабушка Надя.
Филька что-то пробормотал, уверенный, что его таки застукали. Неужели еще и с родителями объясняться? Тоска затопила его. Однако прабабушка Надя поняла его бормотание по-своему.
– Молодец! Утренняя пробежка – вот что дает человеку бодрость, свежесть и долголетие! Ничего не может быть лучше, чем пробежка на рассвете! – тведым и громким голосом сказала прабабушка и, погладив Фильку по голове, отправилась к себе.
Ее посвежевший правнук с усилием подтащился к кровати и, не раздеваясь, упал на нее лицом вниз. «Пустоголовый барабан! Пробежка на рассвете!» – сказал он себе и заснул.
Первым, кого увидел Филька, когда проснулся, был Петька. Мокренко сидел рядом в кресле и, морща лоб, что-то сосредоточенно читал. Это «что-то» было отпечатано на двух смятых листах и, вероятнее всего, являлось ксероксом, который долго и неаккуратно таскали в кармане.
– Дрых? – снисходительно поинтересовался Петька, отрываясь от чтения.
– Чего? – спросонья не сразу сообразив, о чем он, переспросил Филька. А когда понял, то подумал: чего спрашивать, когда и так видно.
– А я вот в библиотеке был, в той, в нашей. Вот отксерил кое-что, – с особым таинственным выражением сказал Мокренко.
Филька мигом проснулся. Петька Мокренко и библиотека – это уже само по себе была нелепица, несопоставимые понятия, вроде как «пожарная машина» и «гриб-мухомор». Однако зачем-то пошел же он туда, чем в очередной раз явил миру, что на свете всегда есть место чуду.
– Продолжаю... – сказал Мокренко. – Мы пошли в архив и стали смотреть городские газеты за 1906 год. «Губернские ведомости» – вот как она называлась. Желтенькие такие листки, выцветшие. Буквы так стиснуты, что и не прочитаешь толком, фотографий нет, карикатур нет, и всюду эти... как их там... твердые знаки, короче. Ну да ладно, это побоку... Мы пролистали «Ведомости» – штук, наверное, тридцать, пока наконец не наткнулись на одну заметку. Потом пролистали еще газет двадцать – и там нашли еще статеечку по тому же вопросу... – Петька интригующе замолчал и взмахнул своими ксероксами.