Черная книгаТаинственные люди и необыкновенные приключения
Шрифт:
Ожидающий вас Пизани».
Действительно, было от чего упасть в обморок. Но, придя в себя, синьора Анджиолина снова быстро овладела собой, разорвала записку на мелкие кусочки, бросила ее в море и, сочинив присутствующим, что записка содержала злое предсказание, которое испугало ее насмерть, она вновь стала улыбаться и поддерживать увлекательный разговор со свитой и окружавшими ее нобилями.
В это время раздались приветственные клики: это подплывала государственная барка, везя нового дожа Венеции. Вскоре она причалила, поставили сходни, и новый дож вышел на берег.
Величественная седая борода широко ниспадала на грудь. Орлиный взор сверкал из-под нависших седых бровей. Вся осанка, вся поступь говорили о прирожденном властителе.
Выслушав приветствия магистрата города в лице делегатов Совета Десяти, сообщивших Марино Фалиери официально уже ранее известное ему избрание его дожем, Фалиери подошел приветствовать свою нареченную невесту.
Когда они обменялись несколькими фразами, Марино Фалиери не замедлил спросить:
— А где же мой свадебный посол, мой верный друг Рампетта?
Ни тени смущения нельзя было заметить на лице Анджиолины.
— Твой верный друг Рампетта, — сказала она, — оказался предателем. Он покусился на мою честь и пал от этой руки.
Она победоносно взмахнула правой рукой:
— Я сама поразила его и ни капельки не жалею об этом.
— Рампетта? — удивленно сказал Фалиери. — Он был всегда мне верным другом. Неужели на старости лет мне надо научиться так горько разочаровываться в людях! Рампетта покушался на твою честь! Право; если бы не твои чистые уста сообщили бы мне это, я бы никогда не поверил этому грустному факту.
И, прижав к своим губам белую руку Анджиолины, старый Фалиери долго-долго молчал, как бы оплакивая в душе эту мнимую измену друга. Потом он тихо продолжал разговор с Анджиолиной.
Между тем, на другом конце площади происходила другая, более бурная сцена.
Это красавица Мариетта, дочь оружейного мастера Бертуччио, делала жестокую сцену ревности своему любовнику, уже знакомому нам Микаэле Стено.
— Ты думаешь, я ничего не знаю, — гневно шептала она. — Мне прекрасно известно, где ты провел эту ночь, и мне ничего не стоит пойти сейчас к этому старому дураку Фалиери и рассказать ему, что он до венчания уже рогат.
— Не кричи так, — хладнокровно возразил ей Стено, — тебя не должно касаться, где я провожу те ночи, когда не бываю у тебя. Твои же зоркие глазки сегодня обманули тебя, потому что только сегодня днем я прибыл из Вероны. К Фалиери же ты можешь идти с доносом, — он велит тебя повесить за твою дерзкую клевету.
— Пусть, тогда мы будем висеть вместе!
— О, нет, — воскликнул Стено, — члена Совета Десяти не повесят, как простую венецианку.
Но Мариетта не унималась, и долго еще продолжалась перебранка парочки, пока Стено вкрадчивыми словами не удалось усыпить гнев ревнивой Мариетты.
Наконец она согласилась на новое свидание, и Стено поспешил к группе, окружавшей Фалиери, где дальнейшее отсутствие его невольно бросилось бы в глаза. Но Мариетта, с присущей женщинам хитростью, не сообщила Стено всего виденного; а именно, что она была свидетельницей, как, вылезший из окна спальни донны Анджиолины, Стено вновь вернулся туда с поднятым кинжалом и возвратился обратно без него, но пряча на груди какой-то маленький предмет.
Вскоре после того, как Стено подошел к Фалиери и предательски поздравил его с избранием, начался старинный обряд венчания дожа с морем. По правилам этого обряда новый дож, как представитель Венеции, считающейся вечной невестой Адриатического моря, должен обручиться с ним, бросив в пучину его золотой обручальный перстень. Согласно тому же обычаю, догаресса должна была при этом отсутствовать. Нежно простившись с Анджиолиной, дож, полный печальных размышлений об измене Рампетты, взошел на государственную барку, а Анджиолина осталась со свитой на берегу. Она отклонила всякие предложения провожать ее, сказав, что хочет одна помолиться в уединенной капелле Богоматери, а сама, между тем, быстрым шагом направилась к тому месту, где у нее прежде происходили свидания с Пизани в те времена, когда она была ему ветреной любовницей.
Вот, что, между тем, произошло за эти несколько дней с Пизани во время его невольного подземельного заключения.
Когда, после железных объятий змеи, он пришел в себя и с ужасом начал оглядываться вокруг, он увидел, что змея, свернувшись кольцом, смирно покоится на земле, а рядом с ним сидит женщина поразительной красоты, в восточном типе, в соблазнительном костюме баядерки. Верхняя половина туловища ее была почти совершенно обнажена, и только два больших золотых нагрудника являлись единственным ее одеянием. Черные глаза сверкали загадочным блеском, а выражение всего лица горело негой и истомой.
— Союз тринадцати приобрел в тебе храброго товарища, — нежным голосом произнесла она. — Не крикнув, ты дал обнять себя чудовищу. Поздравляю тебя, как выдержавшего четвертое испытание.
— Сколько же мне их предстоит еще? — невольно спросил он.
— Успокойся, только одно.
— Это — не противостоять ли твоим чарам, восточная красавица?
— О, нет, — смеясь, ответила она, — по выдержанию испытания я в равной степени принадлежу всем членам союза тринадцати в порядке старшинства.
— Недурно, — процедил сквозь зубы иронически Пизани, — но в чем же будет заключаться мое пятое испытание?
— Член Союза тринадцати должен доказать, что союз ему дороже женской любви. Союз в этом отношении милостив, он не требует принесения в жертву настоящей любовницы, он довольствуется одной из прошедших.
— Но в чем же состоит это принесение в жертву, и на кого пал выбор?
— В оказании трудной услуги союзу; на этот раз его выбор пал на невесту Фалиери, Анджиолину, с которой ты был в связи три года тому назад.
— Откуда вам известна эта тайна?
— Союз знает все, — загадочно усмехнулась красавица.
— Что ж я должен делать? — пожал плечами Пизани.
— Пиши, — сказала она, доставая бумагу и принадлежности для письма. — Пиши, — и она продиктовала ему уже известную нам записку.
Когда письмо было окончено, красавица, которую, как она сообщила Пизани, называли Нирваной, взялась сама отнести ее. Змею она спрятала в ящик и, оставив Пизани кусок черствого хлеба, отправилась с запиской, которую, как мы знаем, ей удалось вручить синьоре.