Черная магия с полным ее разоблачением
Шрифт:
Потом вдруг он объявил — из командировки звонил, не помню, откуда — что решил домой вернуться. Я так и ахнула: вот бабка сволочь, допросилась у своих планет! Но не сдаваться же? Я за тетрадки. Боязно, конечно, как бы еще больше не напортить, а с другой стороны, может, это вообще все фигня. Короче, выбрала что полегче, без волос и куколок. Позвонила Ване, говорю: «Давай простимся по-хорошему. Приезжай, поужинаем, а там возвращайся к своей Тате». Он согласился. Встретились. Ужином, понятно, дело не ограничилось. И в определенный момент я мысленно ему приказала: «Люби меня или умри без меня!» А после тихо-мирно домой отправила. Поцеловала, поблагодарила за все. Прямо овечка Долли.
Продержался он там три дня. И мучился жутко, сам рассказывал. Только когда ушел, лучше не стало.
В общем, в один прекрасный день сорвало меня. Прощай, говорю, любимый, у меня, между прочим, жених есть. Я ж его, пока суд да дело, не бросала. Что я, совсем кретинка?
Глава седьмая
УМКА
Вот уж не думала, что Татка способна настолько перемениться. Мужики у нее всю жизнь по струнке ходили, и Ваньку своего строила — только в путь, и в смысле убеждений отличалась несгибаемостью, так что после Ванькиных финтов ей полагалось поступить по законам советской кинематографии: выкинуть с чемоданом и забыть, как зовут. С Гришей-то своим, за которого в институте замуж собиралась, разделалась хирургически, семь раз отмерять не стала. А ведь сама была виновата, что он с какой-то занудой связался, не выдержал, что вокруг его Татошки вечно толпа. С одним в театр, с другим на выставку, с третьим в Дом композиторов, четвертый с ее собакой гуляет, пятого в магазин за хлебом отправили. И ни с кем ничего такого, все к вечеру дружною толпой собираются и чай у Таткиных родителей пьют. Только Гришу в какой-то момент торкнуло, что ему, изволите ли видеть, внимания не хватает, и рядом сразу образовалась барышня; он вообще-то был мальчик красивый и умный, что называется, завидный жених. Барышня выступила беспроигрышно: объявила о беременности. Гриша, естественно, метнулся к Тате с рыданиями: что делать, я тебя люблю, скажи, что выйдешь за меня замуж, и я с той порву, только с ребенком буду помогать. Тата и слушать не пожелала, хотя любила его, обстрадалась вся, но и после, когда беременность — кто бы сомневался? — оказалась мнимой, ренегата не простила, хотя он разве что сфинктер на британский флаг не раскроил, умолявши; даже при Иване года три-четыре цветы под дверь носил и письма писал. Такой вот у нашей Таты характер железный. Был когда-то.
А теперь она — сдутый воздушный шарик. Как будто из нее жизнь выкачали. Вид потерянный, глаза пустые — не человек, оболочка. Зомби. Ходит, не понимая, где верх, где низ, простых действий выполнить не в состоянии, скажешь: «Чайник поставь», пойдет и забудет. Сын, свекор все сами по хозяйству, а она и не замечает. Хорошо, Иван, когда в гостиницу переехал — ох, попадись он мне, я бы ему сказала пару ласковых! — сообразил первой жене позвонить, и она внуков у Татки забрала. Тяжело бы пришлось бедным малюткам… но если серьезно, только их сейчас Татке не доставало. Впрочем, не знаю, может, наоборот? Были б серьезные заботы, она бы не стала по сто лет у Сашки торчать? А то чуть не каждый день к ней ездит и всех знакомых туда перетаскала, Протопопова своего буржуйского и прочих вполне здравомыслящих товарищей. Я, говорит, Умка, все понимаю, не думай, что я с ума сошла, просто мне так легче. Не знаю, откуда она сошла, но в последний месяц Сашка у нее точно вместо гуру или сенсея; что ни скажет — например, в трех церквях сорокоуст во здравие заказать — Татка делает. Да еще мне с полоумным видом пересказывает, как на Ивана порчу навели, и что он творил, и как баба Нюра обещала его к Новому году отчитать и домой вернуть. Вот счастье великое.
— А до того момента ты намерена пребывать в анабиозе? — спрашиваю.
— Почему в анабиозе? Я приспосабливаюсь. Сашка говорит, Ивана у меня увели, чтобы показать: дальше так жить нельзя, пора измениться. И чем скорее я стану другой, тем раньше он вернется. Я стараюсь.
— И что же за альтруист решил тебя уму-разуму научить? Его девица?
— Не издевайся. Как выражается Сашка, это «там, наверху» решили. Не делай такое лицо, я ее просто цитирую.
— Лица я не делаю, но, по-моему, ты стала к этому слишком серьезно относиться. А надо бы делить на восемь.
— Ты же сама к бабе Нюре ездила, составчик брала, и от родового проклятия тебя отчитывали.
— И что? Я не готова все отрицать только потому, что оно не одобрено Минздравом. И, как нормальный материалист, к тому же медик, обязана испытать на себе. А составчик мне во многом помог. Надо будет, кстати, к врачу сходить, проверить ощущения… Что касается отчитки, мне тогда, как и обещали, о-о-очень несладко пришлось, причем происходило нечто труднообъяснимое. Голова, сердце, пес с ними, к этому мне с моей работой не привыкать, но дерматологических проблем, ты свидетель, у меня никогда не было. А тут такая аллергия началась, наши в больнице только глаза выпучивали. Как надену перчатки, под ними сразу сыпь, язвы, чуть ли не кровавые пузыри! Или случайно заденешь чем-то по руке, легонько, а на коже моментально выпуклый красный шрам. Никакие антигистамины ни шиша не помогали. А как только отчитка кончилась, все прошло.
— Вместе с родовым проклятием?
Ой-ой-ой. Уела так уела.
— Проверить, сама понимаешь, трудно. За полгода выйти замуж и родить ребенка в любом случае нереально. И вообще, считается, что эти вещи действуют не мгновенно — выдул составчик, и оп-па, ребенок — а с оттяжкой. Но та же Сашка утверждает, что раньше у меня карта не работала, ничего не сбывалось, как ни винтись, а сейчас заработала. Нет, правда, последнее время все идет по ее пророчествам. К слову, надо бы к ней попасть… Она мне очередной пентакль нарисовала. Новый год же.
— Хочешь, поедем вместе, я так или иначе на днях собиралась. Надо бабе Нюре за отчитку еще денег передать. А может, и мне пентакль перепадет? На семейное счастье.
— С нашим удовольствием.
За десять дней до Нового года мы снарядились и поехали. Как положено по колдовскому этикету, с дарами — обожаемым Саней французским вином, сыром, фруктами.
Засели, по обыкновению, на кухне. Саня моментально комп приволокла, он у нее теперь часть организма, без него уже и разговор не клеится. Стали смотреть, у кого что. Естественно, почти все внимание ушло на Татку, я со своими жалкими проблемами еле втиснулась. Конечно — кому интересна всякая фигня по сравнению с порченным мужем? И, хотя они наверняка без меня все это восемьдесят восемь раз смотрели и обсасывали, Саня полезла в карту Ивана и по новой принялась втолковывать:
— Никуда он от тебя не денется, развод у вас сейчас не стоит.
— А когда стоит? — испуганно вздернулась Татка.
— В принципе, никогда, хотя, если хочешь, могу посмотреть, когда это теоретически возможно. Но давай лучше ерундой не заморачиваться, а? Слушай дальше. К Новому году Иван твой дома будет, вам и по карте, и по судьбе так положено.
— Что же он тогда ушел?
— Просто период был уж больно неблагоприятный, а девка подсуетилась. Вот не жалко же ей человека! Дура деревенская, не понимает, что творит! Привораживает мужика, а чем это грозит, ей по фигу. На квадрате Плутона магия вообще должна была его добить! Только благодаря везению выжил. Скажи там наверху спасибо, что его ко мне притащили, а через меня к бабе Нюре, иначе давно бы погиб, разбился на машине или еще что. Теперь, когда бабуля за ним присматривает, смерть ему не грозит.
— А не знаешь, скоро баба Нюра его отчитает? — спросила Татка. Жалко так пискнула: голос сорвался.
— Она и сама не знает. Она чувствует, есть еще порча или нет. Когда не будет, скажет. Да и ты поймешь, не волнуйся.
— Как?
— Приворот с человека, как пелена с глаз, сваливается. Буквально встряхиваешь головой — что это было? Представляешь, козлик твой в один прекрасный день вздрогнет: ой, мамочки! Кто это? Лео? Кошмар! И в обморок.
— А если нет? — не унималась Татка. Совсем потеряла чувство юмора из-за своего потаскушного Ивана. — Вдруг это никакой не приворот?