Черная месса
Шрифт:
— Однако уход за могилой, дамы, стоит денег; как это ни отвратительно — память стоит денег. Кто даст эти деньги? Порядочный и честный близкий родственник. А если у человека никого нет, что тогда?
Президент, готовясь потрясти сердца, многозначительно глядел то на одну, то на другую:
— Что тогда? Спросите себя, будет ли у вас кто-нибудь когда-нибудь!
Аргумент усвоен. Разве у них когда-нибудь кто-нибудь будет? Больница, богадельня, анатомичка и в лучшем случае — корка хлеба: так звучал конец сказки, которую им часто рассказывали. Президент отечески улыбнулся:
— Ну, у господина
И этот аргумент усвоен. Сегодня работаешь на первоклассной Гамсгассе и ешь серебряными приборами. Но годы проходят, и не каждая возвысится до экономки. Главный выигрыш и в лотерее, и в жизни — редкость. Дюжины Мань, Анит и Илонок опустились до «Наполеона» и потом все глубже и глубже увязали в провинции.
Президент никого не хотел огорчать, внезапный свет излучало теперь его лицо:
— Мне только что пришла на ум прекрасная мысль! Что, если бы вы учредили между собою маленькое благотворительное общество, чтобы поставить на могилу покойному камешек с его именем? Я говорю по опыту! Такой мрамор (естественно, не обязательно мрамор; песчаник тоже был бы вполне хорош), но мрамор в особенности сохраняет могилу навечно молодой. Разумеется, со вкусом исполненная — никаких скульптур! — простая надпись золотом! Кто мимо пройдет за долгие годы, — прочтет: «Макс Штейн», скажет: «ага!» и вспомнит. Как вы считаете? Разве нам не захочется устроить маленький сбор? То есть, если вас это действительно убеждает. Мне самому ведь все равно. Однако я думаю обо всем, и случайно принес с собой прейскурант. По цене от трехсот крон можно получить вполне сносные надгробия...
С сердец дам не сошла еще тяжесть последнего дня. Все еще не чувствовали они себя как дома на паркете Большого Салона. Картина кладбища так и стояла у них перед глазами. Вопрос «Будет ли у вас кто-нибудь?..» звучал в ушах. Они охотно откупились бы от мыслей о грозящей им судьбе, что страшнее все-таки для них, чем для других людей. И не является ли смерть явлением природы, кое во всех примитивных народах и личностях возбуждает желание принести жертву?
Поэтому слова Море упали на благодатную почву. С большим или меньшим рвением направились все в свои комнаты. Наличные деньги и сбережения были сосчитаны и пересчитаны. По мере добросердечия, веры, скупости и щедрости выпала и принесенная жертва.
Фалеска, самая честолюбивая и добрая душа, сошла — поскольку сбор застал ее за переодеванием, или потому лишь, что хотела показаться во всей красе, — короче, сошла вниз совершенно голая, чтобы двадцать пять крон своей дани смерти лично вручить поверенному. И удивительно! Когда в удрученной еще мгле Большого Салона расцвел внезапно радостный телесный цвет женской плоти, показалось, будто впервые после смерти Максля он, Салон, действительно хочет стать самим собой. Обессиленное пространство слабо улыбнулось и нерешительно вздохнуло, как больной, что возвращается к жизни. Фалеска же в упоении самовлюбленности вертелась волчком. То было интимное, даже сокровенное мгновение.
Следующие четверть часа президент Море вносил гражданские имена девушек и соответствующие суммы в список жертвователей. Только фрейлейн Эдит, которая свое уже отдала, и Маня — посвященная, знакомая со всеми этими фокусами, — отказались участвовать.
Агент по надгробиям внес в записную книжку замечательные распоряжения, и даже — растроганный самим собой — снизил свои комиссионные со злостных пятнадцати процентов до семи с половиной.
Пришло время одеваться, и вместе с ним явился Фигаро. Обычное возбуждение охватило дам. Толпились с криками по лестнице на этаж с гардеробом. Полновесно звучали любимые Илонкой ругательства, которые она вызывала из освободившейся груди на «бис».
Одна Грета осталась в Салоне подле президента. Она схватила его за руку:
— Что ж! Большая яма! Куда тебя вытряхивают. Грязь — и готово!
Президент Общества Спинозы коротко возразил, не раскрывая свое мировоззрение отчетливее:
— Это несущественно!
— Скажи-ка, президент, ты ведь не веришь в Небеса, как Эдит?
Президент довольствовался тем, что заметил, вместе с доктором Фаустом:
— Я вижу только — ничего мы знать не можем [25] .
25
«Фауст» И. В. Гете, I часть, «Ночь»: «Но знанья это дать не может, / И этот вывод мне сердце гложет». (Пер. Б. Пастернака.)
Однако Грета не развернула еще до конца свою метафизику. Она взглянула на Море и подчеркнула каждое слово:
— Если возможно, что мы попадаем на небо, почему всякий раз идет дождь, когда кого-нибудь хоронят?
Она торжествовала. Однако президент опроверг ее тонкий силлогизм ссылкой на сухой профессиональный опыт:
— Я в своей практике помню и прекрасные дни во время похорон.
— Эй, президент! Что говорил Спиноза? — внезапно спросила Грета.
— Он многое говорил, дитя мое!
— Это Спиноза написал: «Сир, дайте свободу мысли!»?
— Нет, это из Шиллера [26] . Но Спиноза думал точно так же. Он говорил, например: «Счастье есть сама добродетель, а не награда за нее» [27] .
— Счастье — не награда за нее! По-моему, так и есть! Это бесподобно, президент...
Грета клокотала, потрясенная цитатной сокровищницей Море. Голос ее стал задушевным:
— Спиноза, он ведь испанец, да? У меня был как-то один испанец... Нет, двое!
26
Из драмы «Дон Карлос» (1783—1787), слова маркиза Поза.
27
Барух Спиноза (1632—1677), «Этика» (1677).
— Спиноза был голландцем, — поучал президент.
Грета скорчила брезгливую гримасу:
— Голландец! Тьфу, черт! Не выношу голландцев! В Гамбурге, видишь ли, было тогда много голландцев...
Президент, все мысли которого были о политике, коротко оборвал это признание:
— Они, вероятно, сохранят нейтралитет.
Тут Грета плотно прижалась к нему:
— Эй, президент! Знаешь ли ты, собственно, что я на тебя запала? Намного сильнее запала, чем на Шерваля! Как можно вообще зваться Шерваль? Ему, вероятно, за «ер» в своем имени массу денег пришлось выложить? Да? Чрезвычайно тонко с твоей стороны, президент, что ты сегодня пришел!