Черная моль (сборник)
Шрифт:
И все же операция эта оказалась куда сложнее, чем можно было предполагать. Григорьев в тот вечер превзошел самого себя. Такого от него не ждали. Многие из старых муровцев говорили мне потом, что таких «фокусов», а вернее, такого их исполнения они еще не встречали…
С некоторыми изменениями и при этом неизбежными, конечно, потерями этот эпизод в повесть «Дело «пестрых» все же вошел. Решительно изменить пришлось лишь самый конец операции. Редакторы сказали при этом авторитетно и безапелляционно: «Не все, что происходит, можно использовать в литературе. Противно, страшно, надо переписать». И я, счастливый, что наконец-то хоть кому-то понравилась сама повесть, уступил и переписал, ворча и злясь, конечно, и жалуясь своим друзьям в МУРе, которые еще в период моих мытарств с повестью говорили мне полушутливо: «Ты особо не расстраивайся, если что, возвращайся сюда, на старшего опера ты уже тянешь…»
Словом, иной раз случаи бывают необычайно
Лет пятнадцать назад в Москве появился убийца, редкий по своей садистской жестокости. Он обходил днем дома, представляясь работником Мосгаза, и если в квартире оказывался один ребенок, то убивал его и грабил квартиру. Подобные преступления он совершил и в Иванове.
С точки зрения чисто профессиональной, розыскной, случай этот был весьма трудным. С самого начала стало очевидным, что это «гастролер», что в Москве у него преступных связей нет, что выбор жертв случаен, что он неизвестно откуда приехал, ибо ни в одном городе до этого не было зарегистрировано подобных преступлений, и в любой момент может исчезнуть. Кроме того, было ясно, что преступник необычайно опасен, ибо в случайных квартирах, которые он грабил, добыча была невелика, он быстро оказывался снова на мели, и звериный инстинкт гнал его на новое преступление. Удалось составить весьма удачный фоторобот, ибо преступника видели во многих квартирах, где ему открывали взрослые. Наконец было решено оповестить о преступнике население города. И он попался, не мог не попасться. Главную роль здесь, естественно, сыграли работники милиции. Я видел, как они работали в те дни, ощутил небывалую тревогу, которой они были охвачены, и ту меру ответственности, которая легла на их плечи, — гибли дети, погибла женщина…
Наконец его схватили. И первый допрос. Я присутствовал на нем. Кто же сидел перед нами? Он был, оказывается, актер, нет, — актеришка, бездарный, пошлый и, как обычно в таких случаях, с бешеным самомнением и честолюбием. Вот тогда он и кричал, наливаясь кровью: «Они погубили мой талант!.. Я не прощу им это!..» Он, как всегда, старался играть на публику. Но на этот раз перед ним была не та публика. Да и вообще играть он не умел.
И я пытался вместе с опытнейшими следователями, а затем и судьями разобраться, понять, откуда он взялся, кто и что его сделало таким. Помнится, я даже написал статью именно на эту тему, но, к сожалению, мне тогда «перебежал дорогу» один легкомысленный и честолюбивый журналист, ему важнее была минутная сенсация, к которой он оказался бы причастным, чем серьезный разговор на нешуточную тему. И разговора тогда не вышло.
Но страшная история эта, естественно, отложилась у меня в записках, в памяти, а потом, уже в измененном виде конечно, попала в роман. Но главное в ней я сохранил.
Кто же все-таки был этот человек, как возник? Пойдем вначале по первому и привычному кругу причин. Семья. Отец работал в артели снабженцем. Ничего предосудительного? Конечно. Но судимость за хищение? Мать не работала. Тоже, казалось бы, ничего страшного в этом нет. Но приводы в милицию за спекуляцию на рынке? Какие разговоры вели эти люди при сыне, каков был круг их забот и дел, вкусов и интересов, наконец, знакомств? Ну, а круг его друзей? О, это были явные подонки, иначе откуда бы взяться бесконечным ресторанным попойкам, стойкому нежеланию учиться и, наконец, первой судимости, в семнадцать лет, еще в его бытность в музыкальном училище (у мальчика обнаружился голос), когда он в компании с этими самыми друзьями совершил кражу из клуба. Вот какое было у него окружение, точнее, вот какое окружение он себе нашел. Но и дома, и среди дружков он непрестанно слышал о своих способностях, гениальных, конечно, способностях, и блестящем будущем, которое его ждет, и упивался этим. А потом — театр в среднем, областном городе и очевидная для всех, явная неодарен-ность, жалкий голосок, жалкий талантишко и стойкое нежелание работать. При этом немыслимые претензии, чудовищное самомнение. И развивается, растет в нем ущемленное, болезненное чувство презрения к окружающим, злобной неудовлетворенности. Ему конечно же не дают ролей, на которые он претендует. Так, только терпят «на выходах». И он вопит, что убьет директора театра, убьет главного режиссера. Может быть, тогда это выглядело как заурядная истерика? А его тяга к оружию, к ножам, топорам, при истерическом, разнузданном характере? Как блажь, чудачество? Кстати, топором он потом и убивал.
Но все-таки, все-таки от попоек, мелких краж, истерик, безудержного хвастовства и угроз — к таким страшным, бесчеловечным преступлениям — одному, другому, третьему, четвертому… Согласитесь, здесь должно было наличествовать что-то еще, какая-то подоснова, какой-то неисследованный пласт причин. Вера в свою исключительность, гениальность, искренняя, фанатичная вера? Полная атрофия жалости, сострадания к людям? Нулевая привычка к труду? Как один человек мне сказал: «Полчаса в год, больше я не выдерживаю». Все это было в полной мере представлено в нем. И все-таки явно неблагоприятные условия и обстоятельства, в которых он воспитывался, очевидно развили, а не подавили в нем что-то глубинное и страшное, что, конечно под влиянием благоприятных условий, в другом «нравственном климате», возможно, было бы подавлено. Но никто ему ничего не искал, он с самого начала попал «не туда», а дальше уже активно искал то, что ему хотелось…
Особенно любопытным экземпляром в этой среде оказалась подружка, которую нашел себе этот бандит. Пустую ту девчонку он уверил, что его ждет богатство в Москве: сберкнижки и огромное наследство от умершего дяди. Более того, сам он представился ей как некий таинственный «майор» с особыми заданиями. Пошлый и зловещий спектакль разыгрывал в жизни этот мелкий актеришка.
А девчонка та верила. Всему верила! Хотела верить. Влюбилась? Вероятно. Ослепило возможное богатство? Безусловно, и разбудило жадность. И ее, конечно, заворожила его «суровая» таинственность. Подумать только, «майор»! Но вот он признается ей в убийстве некоего «чужого» человека. Да какая душа не содрогнется, какую женщину не охватит ужас! Ведь руки, которые ее обнимают, только что держали топор и били им по живому человеческому телу. Ну а в следующий раз он уже сообщает ей, что убил «своего». Как тут не кинуться в милицию? Как не убежать от этого страшного человека? Нет, она лишь затирает кровь на его одежде, моет и прячет топор…
Страшный человек со своей звериной философией и некоторыми существенными деталями биографии вошел в роман «Злым ветром» и получил там фамилию Мушанско-го. Это такой же редкий случай, как и Григорьев. Всего два, пожалуй, таких исключительных случая встретились мне за долгие годы. И исправить Мушанского, перевоспитать его тоже, мне кажется, нечего было и думать. Но если мы сегодня не можем еще лечить некоторые наследственные болезни или тяжкие недуги, разве это означает, что они в принципе непознаваемы и неизлечимы? Надо думать, надо искать, нельзя успокаиваться, пока общество несет такие нелепые, несправедливые потери. И надо что-то сейчас уже закладывать для будущего, для наших потомков. Им надо оставить не только леса, воды и чистое небо над головой, надо их самих сделать лучше и чище. И избавить от наших потерь.
Что Мушанский! Мы упустили в свое время даже Митьку (его история вошла в сюжет повести «Дело «пестрых»), даже парней с той улицы (это уже вошло в повесть «Стая» вместе с историей бандита Петра Лузгина по кличке Гусиная Лапа), упустили, если хотите знать, и Алека Гамидова.
Этот парень тоже не выходит у меня из головы. И в его печальной истории на первый взгляд кажется виноватым лишь он сам. Но только на первый взгляд. Судите сами.
Алек (Гамидов — как всегда, фамилия вымышленная, под ней он включен был мною в сюжет повести «…Со многими неизвестными») родился в Баку, в семье знатного нефтяника, бурового мастера. Заслуженным уважением окружена была эта трудовая, дружная и честная семья. Старший брат Алека стал инженером, сестра кончила мединститут. Алек кончил школу, но не смог поступить в университет. Как и всякая крупная неудача, к тому же в глазах семьи «престижная», переживалась она тяжело. И вот тут кто-то сказал Алеку, что гораздо проще можно поступить в Свердловский университет, там, мол, конкурс куда меньше.
На следующий год семья, родные, друзья торжественно провожали Алека в Свердловск. За длинным хлебосольным столом говорились горячие тосты, Алеку желали успехов. И он обещал их добиться.
Но поступить в Свердловский университет оказалось ничуть не легче, чем в Бакинский. И Алек снова провалился. На этот раз отчаяние, уязвленное самолюбие и «мужская гордость», как говорил мне потом Алек, не позволили ему признаться в поражении, кроме того, «это убило бы моих стариков», добавил он. И Алек написал, что в университет поступил. А сам ночевал где попало, грузил вагоны и голодал.