Черная радуга
Шрифт:
— Весь фокус в том, что карты с такими секторами находятся только на флотилиях, а на траулеры выдаются обычные, рабочие. Когда управление закрывает какой-то сектор лова из-за его истощения и для восстановления крабового стада, — ты это знаешь, — оно передает координаты на флотилии. На других флотилиях данные тут же передают на свои траулеры, корректируют карты, а прохвост Михайлов этого не делает, держит в секрете. Но на его картах данные наносятся — для спецконтроля.
— Ты-то откуда знаешь? Где их видел?
— Я многое знаю. Но скажу, чтобы
— Почему же молчит?
— У него две морские жены. А, законная на берегу только и ждет, чтобы его вытолкать за аморалку и завладеть квартирой. Но пока Винни-Пух за него, он держится. Механика ясна?
Бисалиев схватился за голову.
— И я, я соучастник. Ведь обе банки в красном секторе! Да и в других секторах ловушки ставили…
— Пиши докладную. А я передам ее куда следует — в управление.
— Нет, погоди… Надо в этом деле основательно разобраться.
— Вот-вот. А также осмотреться, выждать, затаиться. Все вы такие, — Матвей с треском бросил на карту карандаш. — Пошли лучше жахнем.
Бисалиев покорно поплелся за ним.
— Ну а спецконтроль?
— Не раз его прихватывал. Он или напоит контролера до посинения, а потом набьет его торбу консервами, или отбрешется: туман, непогода, не сориентировался.
— Курвин сын! Да кто ж такому поверит?
— Надо, потому и верят. Кому охота рапортовать о недоперевыполнении? Все начальство снизу доверху пламенем горит. Вон «Тухачевский», «Постышев» щепетильничают, промышляют в строго отведенных секторах и — горят с планом. Кого мылят в хвост и гриву — их или Винни-Пуха?
— Но ведь так всего краба выгребем. Что нашим внукам останется, даже детям?
— Эк, куда хватанул. Тебе самому-то много остается? Ежели пару банок для тебя стянут, то поставишь на праздничный стол. Главное сейчас — рапорт. Вот и жуй этот рапорт.
— Но ты-то молчать не будешь?
— Сам знаешь, не одного сукиного кота вывел на чистую воду. Но кому интересно? Если бы Винни-Пух не был удобен верхам, его в один миг давно сдули бы с мостика. А так… рассказывай, слезами обливайся… в упор не слышат. Рассказал я одному приезжему щелкоперу, он сразу учуял, что пахнет паленым, за голову схватился, по каюте забегал. «Нет, нет, не может быть! Я на сорока флотилиях побывал, нигде пьянства, разврата и жульничества не видел! Как же вы крабов ловите и до сих пор не потонули? Не может быть!» Так и повторял, как заведенный: «Не может быть!» Эх! Чтобы поверить, нужно проверить. А как такой обалдуй проверит? Ему ведь даже не стыдно было вякать: побывал на сорока флотилиях! Нет, все-таки великий человек был Потемкин: как изобрел свои деревни, так до сих пор и стоят незыблемо. Из картона, да крепче, чем из бетона! «Он побывал…» А я трублю безвылазно и все вижу не с картонного фасада, а с изнанки. Да меня самого на прицеле держат. А ты еще помочь отказываешься…
Он красноречиво кивнул на ящики:
— Чего ты с этим пойлом связался? Слышал я, крепко зашибаешь. Погоришь когда-нибудь. Такой человек…
— Ну что у нас за манера! Ведь я с топором не бегаю. А если выпил в свое удовольствие…
— Сегодня в удовольствие, а завтра топор ухватишь. Ты лучше делал бы так, как мой отец завещал. Я поклялся ему и с тех пор ни разу не нарушил завет.
— Ну что он завещал? — Матвей заинтересовался.
— Он сказал: сын мой, пей всегда только один раз. Один раз! Сколько бы ни налили, я выпью, но больше — ни-ни! И в любом застолье головы не теряю, ну а продолжения нет.
— Постой-постой, — Матвей даже откинулся назад, — а если тебе жбан нальют?
— Было и такое. Хрустальную вазу водки наливали. Я и ее опростал. Но больше — швах! С тех пор не испытывали. Стыдно стало. А мне не стыдно, я завет отца выполняю.
Говоря это, он распахнул створки настенного шкафчика, достал бутылку рома, стопки, баночку красной икры.
— Давай по завету отца! Пьем только один раз.
— Давай! — Матвей воодушевился, потом пошарил глазами. — Не сердись, Назарыч, только налей мне… вот сюда! Красивая чашечка.
Бисалиев захохотал.
— Чашечка… Это ведь котелок компаса. Знаешь, сколько сюда входит?
— Спрашиваешь у штурмана! Будто не вижу, что это вспомогательный, или аварийный. А чего он здесь?
Бисалиев помрачнел, отвел глаза:
— Мой второй высосал. И вместо спирта, паразит, воды туда набуровил. А картушка желтеть начала. Что такое, думаю. Ну, он и признался. Счастье твое, говорю, что генеральный не тронул, я бы собственными руками удушил. Ну, он пообещал спирт достать и компас восстановить.
— Не серчай на него. Может, что случилось, душу отвел. Письмо какое из дому получил.
— Получил… Жена написала: не хочу больше вдовой при живом муже. Удрала с каким-то летуном.
— Поменяла шило на мыло. А летун будто ее стеречь будет. Тоже все время в полетах. Зови его, ради такого дела я из своих запасов выделю, — он кивнул на ящики.
— Да что, у меня нет? Я ему говорю, сказал бы, уж как-нибудь помог бы… — капитан подошел к двери и крикнул: — Второго ко мне!
Через минуту матрос прибежал:
— Он в душе моется.
— Видал? — кивнул капитан. — Подходим к плавбазе, а он в душ побрел!
— Ты просто к нему несправедлив. Что же ему, каждый раз как в душ идти, у тебя справляться?
Бисалиев покачал головой:
— Справедливость… Читал твои фельетоны, читал. Вот ты за справедливость борешься, а правдоборца из тебя не выйдет.
— Почему?
— У самого на хвосте бутылка. Каждый на нее пальцем тычет.
— А ты полагаешь, правдоборец без пятнышка должен быть? Мы — не ангелы. А ежели который без пятнышка, значит сектант. Но такие вот самые опасные, самые расчетливые.