Черная роза
Шрифт:
Теперь уже дочь изумленно смотрела на мать.
– Я все время ищу, в чем ошиблась сама, и не могу найти. Да, я тогда вечером пожаловалась тебе и дядюшке Гезе, что он меня постоянно преследует, и пригрозил, что
в день престольного праздника силой заставит дать обещание выйти за него замуж. Пожаловалась вам…
– Все это было так унизительно, мама. Ты была в полном отчаянии,- сочувственно заметила Эммушка.- Но я думаю, ты могла бы сказать мне больше, если бы искренне
– Разве я могла предположить, что ты поедешь с ним! Я говорила об угрозах Шайго с таким отчаянием только для того, чтобы подействовать на Гудулича, разозлить его. Тогда он заставил бы Шайго прекратить надо мной эти издевательства.
Эмма провела теплой ладонью по полной, гладкой руке матери.
– Как ты все это терпишь?
– Терпела.
– Не понимаю.
– Раньше терпела. Теперь всему конец.
Глаза Эммушки широко раскрылись. Правильно ли она поняла последние слова матери?
– Значит, все-таки…
– Что? Что все-таки?
– Значит, все-таки…
Наступило молчание. Анна мысленно пыталась отделить наивное неведение дочери от собственного страха, сжимавшего ей горло с утра, когда до нее дошла ужасная весть.
– Стало быть, и дядюшка Геза ничего не знал…
– Разумеется, не знал. Он только вызвал его ко мне, а сам ушел куда-то. Было темно, я не знаю.
– Куда? Куда он пошел? Я все время думаю об этом. Разве не светила луна?
– Светила, но потом как-то вдруг все потемнело. Или набежала туча, или потому, что я увидела его лицо.
– Он слишком много пил в последнее время.
– Не в этом дело. Он обрадовался, когда я назвала себя, и пытался зажечь зажигалку, чтобы получше меня рассмотреть. Но в руке у него был хлеб и кусок сала, не получалось.
– Он не приглашал тебя войти в дом?
– А как же. Конечно, приглашал. Зайди, говорит, душенька, там у меня горит лампа. Но когда я сказала, что мне и здесь хорошо, он не настаивал.
– Значит, он все время говорил, говорил, не давал тебе слова вымолвить?
– Говорил, но я тоже свое сказала.
– А зачем он зажег зажигалку?
– Только хотел зажечь. Он сунул мне в руку хлеб и сало и сказал: я и, но голосу узнал, кто ты такая. Вылитая мать, в твоем возрасте у нее был точно такой же голос. А вот если бы днем встретил я тебя случайно на улице, не узнал бы.
– И он хорошенько тебя рассмотрел?
– Да не рассмотрел он меня совсем! Я сказала: прошу вас дать обещание, что вы никогда - ни завтра на празднике, ни в другой раз… И задула зажигалку, когда она вдруг вспыхнула.
– Как у тебя хватило смелости? Ведь он был пьян? Был или не был?
– От него несло палинкой, когда он говорил. Но на ногах он держался. Все чиркал зажигалкой, не замечая, что это я ее задуваю, когда вспыхивает огонек.
– А когда заметил?
– Размахнулся и ударил меня. Левой рукой в ухо, но я успела отступить, и его кулак задел меня только чуть-чуть. Вот тогда он и рассвирепел.
– Рассвирепел?
– Да. Он старался схватить меня своими ручищами и повалить. И все хрипел: «Анна, ты - Анна!»
– Значит, в левой руке ты держала хлеб и сало?
– Да.
– А в правой?
– Ах, мамочка! Сейчас подойдет поезд. Эмма опять взглянула на часы.
– Еще шесть минут.
– Ты уверена в том, что он тебя ударил?
– Конечно. Иначе я бы не сказала.
– Ударил сильно, кулаком? Не показалось ли тебе, что он просто размахивал руками при разговоре или искал тебя в темноте?
– Почему ты мне не веришь, мама? Я же ощутила удар, было больно!
– Но то, что он сказал потом, никак не вяжется с ударом.
– Что не вяжется?
– Он сказал: «Анна, ты - Анна!»
– Я жалею, что ты пришла сюда.
– Ты еще не все знаешь.
– А я и не хочу больше ничего знать! Поздно. Анна побледнела от ужаса,
– Эммушка! Не смей! Не вздумай что-нибудь с собой делать! Никто на всем свете не стоит твоей жизни.
Девушка опять ласково провела ладонью по плечу матери.
– У меня и в мыслях этого нет.
– Но ребенок
– Ребенок? Лаци сказал, что следующего мы непременно оставим.
Анна закрыла лицо руками.
– Боже мой! Ты так-решил а?
– Но ты же сама спросила, мама. Ты же об этом спросила?
Анна решила быть беспощадной; стиснув зубы, она сказала сурово и жестко:
– Ты знаешь о том, что Давид Шайго… твой отец?
– Знаю!
– От кого?
– От него. Он сказал мне это, И о тех пятистах форинтах, которые посылал мне каждый месяц. И еще…
– Что еще?
– Что это его кровные деньги.
– Кровные? Да, так он обычно выражался.
– Может, из-за этого я возненавидела его еще больше.
– Еще больше? А за что раньше?
Девушка не ответила и опять взглянула на часы:
– Ну вот. Еще три минуты.
– О чем ты сейчас думаешь, Эммушка?
– О тебе. Знаешь, меня ужасно поразило, что ты… и вдруг с ним.
– Но ты ничего об этом не знала!
– Догадывалась. Я видела и раньше, что он за человек.
– Судишь по внешности?
– По внешности.
Теперь они молчали до самого прихода поезда.