Черная ряса
Шрифт:
Видя, что остался только один выход, я отказался принять вызов.
На вопрос о причинах отказа я счел нужным отвечать в известных границах: хотя мы и знали, что генерал был шулер, но оспаривать прямо его право на удовлетворение, раз секундантами его явились два офицера, было делом щекотливым. Я принес карты, унесенные Ромейном в кармане, и показал их секундантам как доказательство правоты моего друга.
Секунданты, видимо, подготовленные своим командиром к подобной случайности, отказались от осмотра карт. Во-первых, говорили они, даже если бы действительно вся колода оказалась помеченной, то и это обстоятельство не могло бы служить извинением Ромейну. Во-вторых, высокая репутация генерала не допускала, чтобы при каких бы то ни было обстоятельствах подозрение могло пасть на него. Подобно нам самим, он также случайно сошелся с предосудительным обществом и был невинной жертвой ошибки или обмана, произведенного кем-нибудь другим из находившихся за столом.
Доведенный до крайности, я стал основывать свой отказ на том, что мы англичане и дуэль в Англии запрещена. Оба секунданта отказались признать это обстоятельство уважительным.
— Мы во Франции, — сказал один из них, — где дуэль между порядочными людьми служит удовлетворением за нанесенное оскорбление. Вы обязаны уважать общественные законы той страны, где живете, даже временно. Отказываясь, вы рискуете подвергнуть вашу храбрость такому общественному обвинению, которое слишком унизительно, чтобы о нем упоминать. Так как сейчас соблюдены не все формальности, то мы отложим переговоры на три часа. Мы должны договариваться с двумя джентльменами со стороны мистера Ромейна. Найдите другого секунданта и обдумайте хорошенько свое решение до нашего следующего визита.
Не успели французы выйти в одну дверь, как Ромейн вошел в другую.
— Я слышал все, — сказал он спокойно. — Примите вызов.
Торжественно заявляю, что я испытал все средства, способные поколебать решение моего друга, так как твердо был убежден в необдуманности его поступка. Все мои увещевания не привели ни к чему. Он был глух ко всем доводам с той минуты, как было высказано, что результатом отказа могло быть сомнение в его мужестве.
— Зная ваш образ мыслей, — сказал он, — я не стану просить вас быть моим секундантом. Мне нетрудно будет найти секундантов-французов, и помните: если вы попробуете предотвратить встречу, то дуэль все-таки произойдет в другом месте, а дружбе нашей с той минуты конец.
Бесполезно прибавлять после этого, что я сопровождал его на следующее утро в качестве секунданта.
Ровно в девять часов — в назначенное время — мы были на месте.
Второй секундант, француз, был родственником одного из офицеров, принесших вызов.
По его указанию мы выбрали оружием пистолеты. Ромейн, как большинство современных англичан, вовсе не умел владеть шпагой. Но почти также неопытен он был и в обращении с пистолетом.
Наши противники опоздали. Мы ждали их более десяти минут. Погода не благоприятствовала ожиданиям. День был сырой, шла изморось. Густой туман медленно надвигался на нас с моря.
Когда наши противники явились, генерала между ними не было. Высокий, щеголеватый молодой человек поклонился Ромейну мрачно, но вежливо, и сказал сопровождавшему его господину:
— Объясните, в чем дело.
Господин оказался доктором. Он тотчас же приступил к объяснению. Генерал был так болен, что не мог явиться. С ним сделался утром удар — последствие его вчерашнего падения. Поэтому его старший сын, Морис, явился сюда вместо отца в сопровождении секундантов генерала и с его полного согласия.
Мы тотчас же отказались допустить дуэль, причем Ромейн громко объявил, что не имел ссоры с сыном генерала. Морис выбежал вперед своих секундантов, сорвал перчатку с руки и, встав около Ромейна, ударил его по лицу снятой перчаткой.
— Теперь вы не скажете, что у вас не было ссоры со мной, — воскликнул молодой француз. — Или мне следует плюнуть на вас, как сделал отец?
Секунданты увлекли его назад, прося извинения за его выходку. Но оскорбление было нанесено. Глаза Ромейна сверкнули.
— Зарядите пистолеты, — приказал он.
После публично нанесенного ему оскорбления и публичной угрозы другим оскорблением у него не было иного выхода.
Нам пришлось вынуть пистолеты. Мы попросили секундантов Мориса осмотреть их и зарядить. Пока это совершалось, приближающийся с моря туман так стремительно окутал нас, что вскоре противники не могли видеть даже друг друга.
Нам приходилось ожидать, не прояснится ли погода. Ромейн немного успокоился и обратился к секундантам:
— Думаю, молодой человек — хороший сын и обязан загладить оскорбление, которое, по его мнению, нанесено его отцу. Разве удар перчаткой мог причинить мне вред? Я, вероятно, выстрелю на воздух.
— В таком случае, я отказываюсь быть вашим секундантом, — сказал француз, второй секундант Ромейна. — Сын генерала известен своим искусством в стрельбе из пистолета. Если вы не прочли это на его лице, то я понял его намерение — он хочет убить вас. Защищайтесь!
Я говорил тем же тоном, когда очередь дошла до меня. Ромейн уступил и полностью отдался в наше распоряжение.
Через четверть часа туман немного поредел. Мы отмерили расстояние, условившись предварительно по моему настоянию, что оба противника выстрелят одновременно по данному знаку. Спокойствие Ромейна, когда они стали друг против друга, было необыкновенным, не свойственным такому раздражительному, как он, человеку. Я поставил его немного боком, что в некоторой степени уменьшало опасность. Мой товарищ француз вручил ему пистолет и дал последние наставления:
— Опустите ваш пистолет дулом в землю. Услышав сигнал, поднимите оружие не выше локтя, прижмите локоть к себе и стреляйте.
Больше мы ничем не могли помочь. Признаюсь, когда мы отошли, язык отказывался повиноваться мне и мороз пробежал по всему телу.
Дали знак, и оба выстрела раздались одновременно.
Я взглянул на Ромейна. Он снял шляпу и протянул ее мне, улыбаясь. Пуля противника оторвала кусок от ее полей с правой стороны. Его жизнь, в полном смысле слова, висела на волоске.
Пока я поздравлял его, туман усилился еще больше.
Вглядываясь в то место, где стояли наши противники, мы с трудом могли рассмотреть неопределенные фигуры, поспешно двигавшиеся в различных направлениях. Что-то случилось. Мой товарищ-француз, взяв меня за руку, многозначительно пожал ее.
— Пустите меня, я спрошу, — сказал он.
Ромейн попытался следовать за ним, но я удержал его, мы не промолвили ни слова.
Туман все продолжал сгущаться, так что вскоре уже ничего нельзя было рассмотреть. Один раз до нас донесся голос доктора, с нетерпением просившего принести ему свечу. Но мы не видели никакого света. Молчание, еще тяжелее тумана, царствовало вокруг нас. Вдруг оно было прервано — прервано ужасным образом: истерический голос, не знакомый нам, резко раздался среди тумана: