Чернее черного
Шрифт:
— А люди знают, когда родилась их лошадь?
— Вообще говоря, нет. Вот почему мы следуем стратегии округления. А что до вашего супруга — допустим, полдень, хорошо, но еще нам нужна широта и долгота. Ну так где, как мы думаем, наш муженек впервые увидел свет божий?
Колетт фыркнула.
— Он не скажет.
— Вероятно, влияние Скорпиона. Власть посредством лжи. Или, может быть, Рыбы. Тайны на пустом месте. Шучу! Расслабьтесь и вспомните… может, его мамочка когда намекала. Где именно наш паренек был брошен в мир до срока, искривленным? [16]
16
Шекспир У.
— Он вырос в Аксбридже. Но рожать-то она его могла и в другом районе.
— То есть где-то в окрестностях А40?
— Может, просто Лондон?
— Поместим его на меридиан. Неизменно разумный выбор.
После этого случая ей стало трудно рассматривать Гэвина как полноценного человека. Его стандартизировали по нулевой долготе и двенадцати часам дня, совсем как какую-нибудь норовистую кобылу или несчастную псину без родословной. Она позвонила его маме как-то вечером, приговорив полбутылки вина и чувствуя себя порочной.
— Рене, это вы? — спросила она.
— Откуда вы узнали мое имя? — поинтересовалась Рене.
— Это я, — сказала она, и Рене ответила:
— У меня уже стоят новые окна и новые двери. И теплица есть, а чердак начну перестраивать на будущей неделе. Я никогда не жертвую на благотворительность, простите, отпуск я уже запланировала и новую кухню купила, когда вы в последний раз звонили.
— Это насчет Гэвина, — объяснила она. — Это я, Колетт. Мне надо знать, когда он родился.
— Вычеркните меня из вашего списка, — заявила свекровь. — Если так уж необходимо звонить мне, то можно хотя бы не делать это во время моей любимой передачи? Это одно из немногого, что еще доставляет мне удовольствие. — Она замолчала, как будто вознамерилась повесить трубку. Потом заговорила снова: — И ничего другого мне не нужно. Я уже сменила обивку на мебели. И джакузи у меня теперь есть. И ящик марочного вина. И лестничный подъемник, чтобы сохранять независимость. До вас дошло? Запомнили? А теперь убирайтесь ко всем чертям.
Щелк.
Колетт сидела с трубкой в руке. Она четырнадцать месяцев была ее невесткой, но его мать с презрением отвергла ее. Она повесила трубку и отправилась на кухню. Стоя у двойной раковины, Колетт пыталась совладать с собой.
— Гэвин, — крикнула она, — что будешь: горох или зеленую фасоль?
Нет ответа. Она прокралась в гостиную. Гэвин, задрав босые ноги на подлокотник дивана, читал «Какое авто?».
— Горох или зеленая фасоль? — спросила она.
Нет ответа.
— Гэвин!!! — заорала она.
— С чем?
— С отбивными.
— Чего это?
— Баранина. Куски баранины.
— Хорошо, — сказал он. — Все равно. И то и другое.
— Вместе нельзя. — Ее голос задрожал. — И то и другое вместе нельзя.
— Кто сказал?
— Твоя мать, — ответила она. Ей показалось, она может сказать что угодно, все равно он никогда не слушает.
— Когда?
— Только что по телефону.
— Ты говорила с моей матерью по телефону?
— Только что.
— Вот так чудеса. — Он покачал головой и перелистнул страницу.
— Почему? Почему чудеса?
— Потому что она умерла.
— Что? Рене? — Колетт села на подлокотник. Позже, рассказывая эту историю, она говорила: ну, в этот миг у меня земля из-под ног ушла. Но как передать тот внезапный ужас, слабость, охватившую все ее тело, ярость, негодование, слепую злобу, овладевшую ей. — Какого черта ты болтаешь? Как это умерла?
— Сегодня утром. Мне позвонила сестра. Кэрол.
— Это шутка? Я должна знать. Это шутка? Потому что если это шутка, Гэвин, я тебе ноги повырываю.
Гэвин выгнул брови, словно спрашивая, а что тут смешного?
— Я не имею в виду, что это смешно, — тут же сказала она. Зачем ждать, пока он откроет рот? — Я спросила, ты пошутил?
— Храни боже любого, кто надумает шутить по этому поводу.
Колетт прижала ладонь к груди, за которой что-то упорно трепетало. Она встала. Прошла в кухню. Уставилась в потолок. Глубоко вздохнула. Вернулась.
— Гэвин?
— Мм?
— Она правда умерла?
— Мм.
Ей захотелось ударить его.
— Как?
— Сердце.
— О боже! Ты совсем бесчувственный? Сидишь тут и выбираешь, горох или фасоль…
— Ты сама спросила, — резонно возразил он.
— Ты вообще собирался мне говорить? Если бы я не сказала, что беседовала с твоей матерью по телефону…
Гэвин зевнул.
— А куда спешить? Сказал бы в свое время.
— В смысле, ты собирался упомянуть об этом? Так, между делом? И когда же?
— После еды.
Она уставилась на него, открыв рот. С некоторым достоинством он произнес:
— Мне не до этого, когда я голоден.
Колетт сжала кулаки и поднесла их к груди. Ей не хватало воздуха, а трепет внутри замедлился до размеренного стука. В то же время она ощущала неловкость, словно все, что она могла сделать, было недостаточным, словно она заимствовала чьи-то чужие жесты, возможно, из похожего эпизода телесериала, когда обрушиваются вести о внезапной гибели. Но какие жесты уместны, когда говоришь по телефону с призраком? Она не знала.
— Пожалуйста, Гэвин, — попросила она. — Оторвись от журнала. Просто… посмотри на меня, хорошо? А теперь расскажи мне, что случилось.
— Ничего. — Он бросил журнал на пол. — Ничего не произошло.
— Но где она была? Дома?
— Нет. Делала покупки. В супермаркете. Да, точно.
— И?
Гэвин почесал лоб. Похоже, он честно старался.
— Ну, думаю, она толкала тележку.
— Она была одна?
— Не знаю. Да.
— А потом?
— Она упала.
— Она ведь не умерла прямо там? Посреди магазина?
— Не, ее отвезли в больницу. Так что насчет свидетельства о смерти можно не беспокоиться.