Черное платье на десерт
Шрифт:
– Нет.
– А где у тебя цыган?
– Я уж не знаю, почему его все зовут цыганом, он обыкновенный брюнет, разве что одет ярко да серьга в ухе… Я могу тебе его прикатить из холодильной, но он уже вскрыт и не так красив…
– Тогда не надо. Его тоже никто не хватился?
– По его душу звонил один человек, сказал, что приедет и заберет тело.
– Запиши все его данные и позвони мне, пожалуйста, хорошо? Меня этот цыган очень интересует. Но смотреть на него сейчас я не в силах.
– Убийцу Холодковой еще не нашли?
– Что ты, Володечка! А почему это ты вдруг спросил про нее?
– Да
– И какие же мысли пришли к тебе на этот раз?
– Думаю, что она либо слишком много знала, либо ее убили по пьяной лавочке или в состоянии наркотического опьянения, потому что она не была изнасилована… Перед смертью ее били, причем куда попало, очевидно, чтобы лишить возможности сопротивляться и сделать ей укол… Она погибла от удара о ступени, но ничего не почувствовала, потому что уже находилась без сознания…
– Послушай, ты так говоришь о ней, будто она для тебя не просто рабочий материал… Ты, случаем, не был с ней знаком?
– Изольда! Как можно вообще говорить такие вещи? Рабочий материал! Я не могу сказать, конечно, что у меня всякий раз сердце кровью обливается, когда я потрошу трупы, но и у меня тоже есть чувства. Просто так случилось, что я думал о ней и пытался представить себе ее жизнь до смерти. Ей приходилось несладко, поскольку организм был довольно изношен – занятие проституцией еще никому не прибавляло здоровья.
– А ты романтик.
– Романтики пишут стихи, а не режут покойников… – вздохнул Желтков. – Ну да ладно, вернемся к прозе. Я о Стрепетове… Ты бы видела его, когда он привез сюда вещи малышек! Да на него смотреть было больно: в кои-то веки представился человеку случай проявить себя, а тут вдруг дело передали тебе. Я его понимаю…
– Ну и черт с ним, со Стрепетовым! У него еще вся жизнь впереди. Грех, конечно, так говорить, но ему еще представится случай, подобный этому… Сам знаешь, убийства происходят не так уж и редко. Я бы на его месте ушла в адвокаты – работа непыльная, и есть возможность проявить себя, показать, на что ты способен. Это как бегун на дистанции – за тебя никто не пробежит, и твой рекорд – он только твой. Понимаешь, о чем я?..
– Да все я понимаю. Я вот смотрю на тебя, Изольда, и думаю, почему ты, такая красивая и умная баба, и одна?
– Не люблю, когда меня называют бабой.
– Считаешь, это грубо?
– Грубо.
– А сама матом вон как ругаешься…
– Это правда. Научилась.
– А про Блюмера что не спрашиваешь?
Изольда некоторое время молча смотрела на Желткова, после чего развела руками:
– Послушай, тебе не кажется, что с нашим народом что-то происходит? Столько трупов за пару недель! Ты не устал их потрошить?
– Устал. Но лучше уж с ножом, чем под ножом… Пойдем к окну, Блюмер там лежит…
Изольда, которая успела увидеть труп Блюмера еще у него дома, глядя на страшное почерневшее тело адвоката с грубо прошитым нитками швом-рубцом от горла до паха, да еще и с большой раной на поросшей щетиной щеке, содрогнулась.
– Ну и что ты можешь мне о нем сказать?
– О нем лично – ничего, поскольку мы не были с ним друзьями, а что касается его смерти, то очень уж странное удушение. Смерть наступила от асфиксии, нехватки кислорода в легких, но эти самые легкие тоже были сдавлены, так же как плечи, на которых сохранились следы давления… Словно он был в тисках или под прессом, но недолго, минут пять-десять, пока не наступила смерть…
– Ничего не понимаю… – Изольда, прикрыв платком нос, едва дышала.
– Обрати внимание на рану на его лице… – продолжал невозмутимый Желтков, касаясь округлой почерневшей раны, казавшейся расплавленной бурой подковой. – Как ты думаешь, что это такое?
– У него на лоджии подоконник, покрытый жестью, с острым углом, он мог задеть щекой во время падения…
– Правильно, он и задел, поскольку рядом с ЭТИМ ПРОИЗВЕДЕНИЕМ есть и порез…
– Почему ты называешь это произведением? Слушай, все это так важно?
– Дело в том, что вашего Блюмера пытали.
– Пытали?
– Во всяком случае, ему плеснули в лицо серной кислотой. Она прожгла ему кожный покров чуть ли не на полтора сантиметра. Я поработаю с ним еще, может, до чего-нибудь додумаюсь… Но удушение очень странное, сама видишь…
– Хорошо, спасибо тебе… Созвонимся…
– Подожди, куда ты? У него на щетине было еще немного пуха, кажется, кроличьего…
– Я тебе позвоню! Извини, меня тошнит… Я забираю вещи саксофонисток, с твоего позволения, заеду с ними, как ты советовал, в цирк, поговорю там, может, кто о них что знает, а сейчас – в драмтеатр… Пока… – И она почти выбежала из морга.
Разве могла она в тот момент предположить, что Желтков, честный и ответственный Желтков, в порыве сентиментальности скрыл от нее, следователя прокуратуры, что Вера Холодкова – его одноклассница, его первая любовь – была, как показало вскрытие, беременна и носила восьминедельного ребенка… Желтков счел неэтичным раскрывать ее личную тайну даже в контексте преступления…
Таня явилась лишь под утро, поплескалась в ванной, улеглась в постель и елейным голоском попросила меня приготовить ей кофе. Проворчав что-то вроде «могла бы и сама…», я сварила ей кофе и даже принесла в постель.
– Ну и как прошло рандеву? – спросила я, поскольку, ухаживая за этой беспардонной девицей, имела полное право задавать ей подобные вопросы. Тем более что клюнули на нее вчера лишь благодаря моему платью. Вернее, почти моему.
– Ничего особенного… Протрепались всю ночь. Странный мужик какой-то попался. А уж сколько вопросов задавал… Мужчины – они вообще интересный народ. Я вот недавно ездила в Лазаревское, с типом одним познакомилась, вернее, даже не познакомилась, а так, он подошел ко мне и сразу же пригласил меня провести с ним вечер. Сняли комнату на берегу, остались вдвоем, и вдруг он на меня как набросится, как начал орать: ты попалась! на тебе уже десять трупов!.. Представляешь? Начал разыгрывать из себя мента, да так натурально. Я чуть было сама не поверила, что кого-то там пришила… Я, конечно, хохочу, мне смешно, я так смеялась, что чуть с кровати не упала, а он все продолжает нести всю эту ахинею… Тут уж и я разозлилась. Мы с ним чуть не подрались. И в конечном счете я оказалась в наручниках, представляешь?