Чёрное. Белое
Шрифт:
– Сядь и успокойся!
Понимая, что упрямством ничего не добьюсь, послушно сажусь за стол. Он придвигает мне воду.
– Таблетка нужна?
Мотаю головой и, улавливая запах кофе, витающий в огромной кухне-гостиной, прошу:
– Если можно кофе.
– Американо?! Капучино?!
– Капучино.
Марк отходит к кофемашине и говорит:
– Сейчас позавтракаем, и я отвезу тебя в клуб за вещами.
Допиваю воду, аккуратно ставлю стакан на стеклянный стол и признаюсь:
– Я в институт опаздываю.
– Ты хочешь поехать так?!
Он
– Нет, но я не хочу терять время на завтрак.
– Хорошо. Выпьем кофе и поедем.
Мужчина подносит мне приготовленный собственными руками напиток, садится рядом к своей чашке и смотрит на меня. Обжигаясь, глотаю молочную пенку, чтобы скорее прервать этот вводящий меня в смущение тет-а-тет, поскольку Марк не считает нужным пощадить мою внезапно обострившуюся застенчивость и отвести свой пронзительный взгляд.
В коридоре, запихнув ноги в неудобные стрипы, сижу на пуфике, ожидая хозяина. Мужчина появляется через пару минут и протягивает мне черную флисовую ткань.
– Надень! – в своем духе распоряжается он, и я, не имея сил и желания спорить, беру толстовку и выполняю.
В фойе, ожидая лифт, мы сталкиваемся со стильно одетой женщиной, которая, скользнув взглядом по Марку, облаченному во влитой и явно дорогой костюм, недоуменно смотрит на меня, явно диссонирующую своим внешним видом с представительным мужчиной, и от этого я чувствую себя еще более скверно.
В грузовой и вполне просторной кабине мне кажется невероятно тесно. Энергетика этого человека давит на меня настолько, что легким не хватает воздуха, а мне – мужества не отводить взгляд. Я смотрю на пол, на его начищенные до блеска ботинки, на стены, но только не на Марка. Нервничая, тереблю пальцами край черной мягкой ткани и не понимаю, почему железная клетка еле перемещается в пространстве. Спуск с шестнадцатого этажа, кажется, длится целую вечность и лишает меня нервных клеток.
Когда наконец на минус первом этаже лифт останавливается и выпускает нас из своих недр, я едва не выскакиваю из него.
Подземный паркинг, черная машина с хищным профилем, салон, пахнущий новой кожей и каким-то незнакомым запахом и будоражащий сознание, мужчина рядом.
Следом город, оживленное движение, неловкость от его присутствия и от вскользь бросаемых им взглядов и появившееся здание клуба.
Припарковав машину и заглушив двигатель, Марк ловит меня за локоть, когда я уже поворачиваюсь к двери, чтобы поскорее сбежать, и бросает:
– Подожди.
Очень хочется не послушаться, но я мужественно убираю свободную не горящую от его прикосновения руку от двери и поворачиваюсь.
Мужчина протягивает белый конверт, на котором написано Асаль, и я, опуская глаза, беру его. Надеясь, что это все, я снова тяну за серебряную ручку, чтобы покинуть салон его машины, но он оглушает меня своими словами:
– Я дам тебе денег на операцию. Возвращать их не надо. Но я не хочу больше тут тебя видеть.
Сижу в оцепенении. Марк вроде предлагает мне денег безвозмездно, как Стас, а у меня такое ощущение, что меня сейчас оскорбили.
Не знаю, что меня возмущает больше: фраза, что он не хочет меня видеть, или интонация, с которой она была произнесена.
«Кто он мне такой, чтобы решать, где мне появляться, а где нет!» – подает голос ущемленное самолюбие, и я, поддаваясь его настроению, с вызовом кидаю:
– Что еще я буду тебе должна?!
– Ничего.
Усмехаюсь. Я не верю ему. Это как раз тот случай, когда предложение изначально содержит подвох и к чему-то меня обяжет. Я это подозреваю каким-то седьмым чувством.
– Мне не нужны твои деньги! – выбрасываю ему в лицо.
Мы сталкиваемся взглядами, как борцы на ринге – кто кого – и эмоционально смотрим друг на друга, пока я, снова не сдав позиций, в третий раз поворачиваюсь к двери и кидаю напоследок, опять вернув дистанцию между нами, павшую сегодняшним утром:
– Если я не устраиваю вас как сотрудник, сообщите мне это официально!
Вылетаю из машины и несусь к входу с пылающими от волнения щеками, все еще негодуя от его фразы «не хочу больше тут тебя видеть». Что я вчера такого сделала, что Марк, сам настоявший, чтобы меня взяли, сейчас не хочет, чтобы я работала в его клубе?! И еще говорят, что это женщины непостоянны!
Открываю гримерку, там, естественно, никого нет, и первым делом хватаю телефон. Пару пропущенных от Оксаны и Нади, много от мамы. Чувствую невероятное угрызение совести, что заставила ее волноваться, и звоню.
Не давая ей даже произнести «алло», а тем более ничего спросить, я сразу после соединения тараторю:
– Мама, привет, прости, что не отвечала! Телефон был на беззвучном, и еще на работе устала… Со мной все хорошо.
– Я волновалась… – слышу в ответ, и мое сердце сжимается от звука любимого голоса. Горько улыбаюсь и шепчу:
– Прости, я не хотела! Я люблю тебя!
– И я тебя! – и через секундное молчание: – Ты где сейчас?!
– В универе на парах. Я попозже приеду, – с трудом выталкиваю из себя.
– Хорошо.
Разъединяюсь, переодеваюсь, оставляю вещи Марка в своем шкафчике, но никак не могу избавиться от гадкого чувства, что вызвала во мне ложь. Вот она моя действительность. Я все больше и больше отхожу от своего принципа не врать. Промолчать, перевести разговор, но не врать! Я с каждым новым днем становлюсь другой. Такой, какой никогда не хотела быть. Понимаю, что дальше будет только хуже: ложь будет как клубок наматываться и становиться все больше, но мне уже не сойти с поезда, что несет меня во мрак другой не нравящейся мне жизни. Снова откладываю неприятные мысли в сторону. Это уже стало для меня обычным, боюсь: это скоро войдет в мою привычку, но сейчас я не в состоянии думать об этом. Я до сих пор чувствую себя плохо, утро мое было ужасным, а в данный момент мне надо быстрее попасть туда, где я должна была быть еще три часа назад.