Чернокнижник
Шрифт:
Глава 7
Гараж, который без мотоцикла и автомобиля теперь использовался, как склад, выглядел весьма удручённо. На стенах не висели больше запасные колёса и камеры, на стеллажах не лежали аккуратно расставленные инструменты, запах бензина и моторного масла сменил запах плесени и сырости.
Везунчик и Катя стояли на коленях и рылись в каком-то хламе.
– Скорее, сейчас он придёт, – подгонял Везунчик свою подругу.
– Если бы ты не разбил машину, сейчас бы не пришлось торопиться.
– Так получилось. Я не виноват.
– Не надо было пить за рулём.
Пётр
– А то обиделся, как красна девица, на мента! А тот, может быть, совсем и не при чём!
– То есть как это не причём? Он бабки получил от всей группы.
– А кто тебе сказал, что твои бабки до него дошли? Ты же не ему лично их в руки дал?
– Староста! Вот сволочь! – Пётр в сердцах сплюнул. – Развёл, как последнего лоха!
Молодой человек вдруг подозрительно посмотрел на свою подругу.
– А откуда ты это знаешь?
– На, почитай на досуге. – Девушка вытащила из сумочки сложенные листы бумаги и отдала Петру.
– Чернокнижник? – спросил Пётр.
– Он самый.
– Ну, и как он?
– Пристёгнут ко мне намертво – не оторвёшь.
– Точно?
– Точно, точно.
– Чем же ты его так приворожила?
– Я его познакомила с Жу-жу.
В это время двери гаража открылись, и на пороге появился элегантный молодой человек с сигарой во рту.
– Ой, господин Смит! Проходите пожалуйста. – Пётр поставил на середину гаража единственный стул и накрыл его газетой.
Господин Смит, который, к слову сказать, господином стал совсем недавно, и всего год назад его можно было увидеть в обществе фарцовщиков, которые обращались к нему не иначе, как Серый, лениво сел на предложенный стул.
– Одну минуточку, мы сейчас всё подготовим, – извиняясь, сказал Пётр.
– Ничего, ничего, я подожду.
Смит посмотрел по сторонам, взял с бывшего верстака какие-то листы бумаги и стал читать их.
Наконец Пётр с подругой закончили свою работу и облегчённо вздохнули.
– У нас всё готово, господин Смит, – сказал Пётр.
Однако Смит не реагировал на их слова.
– Пожалуйста, посмотрите, – повторила Катя.
Но Смит так увлёкся чтением, что ничего не слышал. Просидев в полной тишине минут двадцать, он наконец оторвался от чтения и с удивлением посмотрел на хозяина гаража.
– Господин Смит, – опять сказал Пётр. – Мы всё достали, что вы заказывали.
Пётр рукой показал на расставленные иконы.
– Да, да, это потом, – сказал Смит. – Это чьё? – спросил он, показывая на листки.
– Моё, – непонимающе ответил Пётр.
– И ты с этим занимаешься продажей икон?
– Каждый делает деньги, как может.
– Вот деньги, причём, настоящие деньги, – гость указал на то, от чего не мог оторвать взгляда.
– Неужели это хоть чего-нибудь стоит?
– Сейчас идёт война двух идеологий, двух сверхдержав. За твоего Павку Корчагина такие деньги дадут!
– Кто? – не выдержала Катя.
– Да кто угодно! Хоть радиостанция «Свобода», хоть «Голос Америки», хоть «Немецкая волна»! – восхищался Смит. – Посмотри, ведь от их коммунистического идола живого места не осталось!
Смит вдруг подозрительно посмотрел на Петра.
– Так это ты написал?
Пётр, хотел сказать, что нет, но вместо этого сказал:
– Там написано, кто автор.
Смит
– Вижу. Пётр Сапожников.
– И сколько же за это могут заплатить?
– Да уж побольше, чем за этот хлам. – Гость пренебрежительно посмотрел на иконы. – Старые иконы давно все проданы, а этим грош цена.
– К сожалению, ни на радиостанцию «Свобода», ни на «Голос Америки», ни на «Немецкую волну» входа у меня нет.
– Это у тебя нет, – хихикнул Смит, – а у меня есть. Ты будешь выполнять их заказ, а я с тебя поимею маленький процентик.
– Договорились, – сказал Пётр и почему-то посмотрел на Катю.
– Договорились, – подтвердила та.
Гость, правда, не понял, при чём тут была девушка, но ему хватило и того, что согласен был автор.
Смит забрал рукопись и, забыв про иконы, ушёл. А для чего эти картинки были нужны, ведь они действительно гроша ломаного не стоили?
– Ты решил присвоить его имя? – хихикнула Катя.
– Он же присвоил моё, когда поступал в политех!
– Не забудь поделиться с Жу-жу. Без неё он ничего не напишет.
Освободившись от ярлыков и перешагнув из возраста детского в возраст юношеский, душа и тело молодого человека, будто проснувшись от спячки, брала всё от этого мира и впитывала, как губка, без всякого разбора то, что совсем недавно было запрещено. И если душа тянулась к Наташе, то тело целиком и полностью принадлежало Кате.
С Наташей можно было гулять много часов подряд и обсуждать любые темы. Споря с ней, Пётр часто замечал, что они, приводя в защиту своих доводов доказательства, зачастую, с пеной у рта, отстаивали одну и ту же позицию. Молодые люди замечали это и начинали звонко смеяться. Однако их объединял не только смех. Сознавая, что они думают одинаково, и Пётр и Наташа ощущали себя не двумя людьми, а как бы одним человеком. И, хотя голов у них было две, им казалось, что в этих двух головах находился один мозг. Чувства, которые приводили в негодование или, наоборот, вызывали умиление, тоже были одни на двоих и жили в двух сердцах, которые даже бились синхронно. Казалось, будто чудо уже произошло и где-то там, наверху, какой-то волшебник произнёс заклинание, чтобы два совершенно незнакомых человека превратились вдруг в одно целое. Заклинание действительно было произнесено, и даже волшебная палочка взмыла вверх, чтобы поставить последнюю точку в этом деле, но точка не была поставлена из-за Кати.
Каждому, кто хоть единожды в этой жизни написал что-либо, хорошо известны чувства автора. Ему известно, какую часть в жизни писателя занимает читатель. И, если представить писателя и читателя, как единый организм, то можно понять, что, разделив эти две части одного организма, ничего кроме летального исхода получить невозможно. Это всё равно, если отделить сердце от мозга или мозг от сердца, в результате получим две разрозненные и мёртвые материи. И совершенно неважно, что читатель не согласен с автором, не важно, что он всё время спорит с ним, важно, что тот есть, и что он ждёт очередного труда сочинителя. Писатель не может не писать, но писать имеет смысл только тогда, когда есть читатель, хотя бы один. Если исчезает последний читатель, автор умирает либо как писатель, либо как личность.