#Черновик
Шрифт:
#система
Довольно скоро я нашел прикладное
Мне запомнился разговор, который произошел в одну из первых или, может быть, даже в первую поездку в детский дом. Волонтеры, взявшие меня с собой, ездили туда постоянно. Я же смутно представлял, что делать, стоя посреди палаты и разглядывая детей, как баран новые ворота. Помню, возле коридора крутился мелкий малец, чумазый, как черт.
– А что ребенок какой-то грязный весь? – спросил я.
– А ты зачем сюда приехал? – переспросили меня не то волонтеры, не то воспитатели. – Возьми и отмой.
Это был катарсис, думаю, в тот момент я постиг ключевой принцип добровольнического движения. После этого старался не задавать никаких вопросов, а просто делал то, что от меня требовали обстоятельства.
Я загружал и разгружал машины с гуманитарной помощью. Вставал в три часа ночи, чтобы быть к десяти где-нибудь под Ярославлем или Калугой. За год посетил пару десятков учреждений: от больничных палат, где содержались отказники в Подмосковье, до детского садика на территории женской колонии во Владимире. Выступал посредником между учреждением и благотворителями, помогая выставлять счета на оплату, организовывать поставки спортивного инвентаря и подготавливать отчеты. Я играл и гулял с малышами, собирал пазлы и рисовал с подростками и учил брейк-дансу старших. Выпускникам объяснял, как обращаться с банковской картой и что делать на выходе с амфетамина.
По вечерам я уходил с работы, брал камеру и шел на Комсомольскую площадь. Там слонялся по трем вокзалам и «тренировался» на местных цыганах, получая не только интересную фактуру для съемок, но и прекрасный опыт общения. Мы отлично ладили. Иногда я сидел вместе с ними на картонках прямо за Казанским, нисколько не опасаясь за свою безопасность или вещи. Спустя год я отправил те снимки на «Серебряную камеру», получил гран-при и купил, наконец, свой первый профессиональный фотоаппарат. А еще моим учителем стал Александр Иосифович Лапин – человек, которому я бесконечно признателен за нашу дружбу и занятия в той самой легендарной квартире на Дмитровке.
Летом 2007 года я наткнулся в Интернете на объявление о поиске добровольцев для работы в летнем лагере при психоневрологическом интернате в Псковской области. Мне показалось это интересным: я давно вынашивал идею снять глубокий и долгосрочный проект и искал что-то подходящее. Кроме того, я снова начал развязывать и решил, что смена места и обстановки пойдут на пользу. Созвонился с организаторами, прошел собеседование и попросил поставить меня вожатым в самую старшую группу. К тому моменту я понял, что фотографировать подростков намного сложнее, чем детей, и решил задать себе максимально высокую планку.
В начале июля мы выехали на поезде в Псковскую область. Нас привезли рано утром и поселили в большом деревенском доме в неподалеку от интерната. Условия были спартанские: мы жили по 6–8 человек в комнате, обедали на лужайке во дворе, справляли нужду в кусты, стирались и мылись на речке. Всего в лагере было около 20 волонтеров – в основном ребята из Москвы и Петербурга, но было также несколько иностранцев. Каждый день мы работали по 8 часов наравне с воспитателями и персоналом: проводили занятия, устраивали конкурсы, игры и соревнования. Если закрыть глаза на то, что дети ели пластилин, а шизофреник Стас попытался воткнуть мне в горло канцелярские ножницы, все было, как в обычном пионерском лагере.
Моя группа называлась «второй рабочей»: главной характеристикой ее обитателей была трудоспособность и физическая выносливость. Умственно отсталые подростки находились вперемешку с обычными пацанами, которых отправили в дурку за плохое поведение и побеги. Хотя «обычными» многих из них можно было назвать лишь условно: годы, проведенные в психоневрологическом интернате, оставили отпечаток. Некоторые не умели писать и читать, а в сумерках сознания возникала мешанина из реальности, фантазий и избирательной памяти о прошлом.
Каждое утро начиналось с линейки. Старшие ребята держались особняком и принимали участие в общих мероприятиях со снисходительным одолжением. Было понятно, что их интересовали не игры и конкурсы, а сами волонтеры – новые лица в этой забытой богом деревне. Я отметил у пацанов сильнейшую интуицию: им хватало нескольких минут, чтобы раскусить человека, найти его больную мозоль или ахиллесову пяту. Они могли не сговариваясь начать травить какого-нибудь гордого или заносчивого вожатого, и в то же время крайне тактично и нежно вести себя с беззащитной девчонкой, которая за месяц работы ни разу не произнесла матерного слова.
Со временем мы перестали имитировать бурную деятельность, а вместо этого сосредоточились на том, что действительно было интересно и нам, и ребятам – на долгих прогулках летними вечерами и бесконечных разговорах о жизни, людях и личных историях. Мы уходили из интерната, забирались под старые купола разрушенной церкви, гуляли в лесу и часто возвращались в корпус затемно.
Очень скоро я сблизился со своими подопечными. Тяжелое положение ребят и полная безысходность произвели на меня столь сильное впечатление, что собственные проблемы отошли на второй план.
Все эти наркотики, творческие метания и неустроенность выглядели мелочно. Я хотя бы догадывался о личной вине в собственном положении; ребята же на самом деле оказывались заложниками чудовищных обстоятельств – трагедий, разрушивших их жизни еще в детстве.
Лагерь кончился большим скандалом.
Разброд и шатание, опоздания и наплевательское отношение к режиму окончательно достало администрацию, и нашей компании было предложено покинуть лагерь до конца смены. Кто-то из девчонок рассказал это пацанам, и те в бешенстве пригрозили воспитателю организованно вскрыть вены всей группой. Директор сказал, чтобы мы убирались сами, если не хотим стать причиной отъезда половины рабочей группы в областную психбольницу. Нам обменяли билеты и подогнали автобус на ближайший поезд.