Черные ножи
Шрифт:
Настя сидела за столом и заполняла бумаги.
— Буров? — оторвала она на секунду взгляд от документов. — Присаживайся на кушетку!
Я беспрекословно подчинился, осторожно опустившись на застеленную клеенкой медицинскую кушетку. Благо, штаны у меня были чистые, а не промасленный рабочий комбинезон, так что ничего вокруг запачкать я не боялся.
Прошло не менее пяти минут, прежде чем Анастасия Павловна закончила с бумагами. Отложив в сторону перьевую ручку, она тяжело вздохнула и с укоризной посмотрела на меня.
— И почему я должна
Так, понятно, лучшая защита — это нападение, вот только меня этим не проймешь.
— Я приходил несколько раз, но вас не застал, Анастасия Павловна.
— Тут работают и другие специалисты! Изольда Генриховна прекрасный доктор! Почему вы не обратились к ней?
Она и сама не замечала, что называет меня то на «ты», то на «вы». Я же старался придерживаться исключительно вежливой линии поведения.
— Потому что меня вызывали вы, а не она, — я взглянул ей прямо в глаза, и Настасья отвела взор первой.
Ей восемнадцать. Прекрасный возраст, но крайне опасный, ведь каждый поступок может стать определяющим на всю оставшуюся жизнь. Казалось бы все еще так легко, воздушно, но влюбись случайно не в того человека, роди ребенка… и молодость кончена. Более того, судьба пойдет не той дорогой. Вместо предназначения свернет в кривую улочку случайности. И потом обратно не вывернешь, даже если очень захочешь.
Мне здешнему — шестнадцать, и до следующего дня рождения не так далеко. Разница в возрасте у нас с Настей минимальная. Будь мы старше лет на пять-десять, это вообще не имело бы никакого значения. Но сейчас пока еще играло свою роль. С ее точки зрения, не с моей. Но мой рост был чуть выше среднего, и я казался немного старше своих лет — может, это скрывало разницу в возрасте в ее глазах?
А я настоящий… да что я? Зацепила она меня, да и настоящий возраст мой был, хоть и больше, чем у Димки, но в пределах допустимой моралью любой эпохи разницы.
— Знаешь-ка что, Буров! — внезапно вспылила Анастасия. — Иди-ка ты… обратно в цех!
— Моя смена уже закончилась, — я встал с кушетки и подошел к ее столу.
Настя порывисто поднялась на ноги и оказалась прямо напротив меня, в каком-то полушаге. Ее глаза гневно пылали, грудь глубоко вздымалась от возмущения, кулачки были сжаты.
Разумеется, я не выдержал.
Расстояние между нами стерлось после моего движения навстречу, я взял ее за талию обеими руками и притянул к себе. А потом поцеловал в губы.
Ее кулаки уперлись мне в грудь, пытаясь оттолкнуть, но я не отпускал, и через мгновение Настя сдалась.
Этот недолгий поцелуй был лучшим в моей жизни. За несколько секунд я пережил восторг, страсть, пламя и горечь от того, что все столь стремительно закончилось.
Настя так же быстро отстранилась и все же отпихнула меня прочь, и в этот раз я не сопротивлялся.
— Уходи, Буров… — тихо сказала она. — Уходи, и не приходи больше…
Тон у нее был такой, что я и не подумал спорить. Просто молча вышел из кабинета,
Вот ведь… женщины… во все времена и в любой стране они одинаковые. Точнее, разные, конечно, но единые в своем умении морочить мужские головы. Зачем она меня вызывала? Ведь даже не расспросила о самочувствии, сразу начала с нападения, а после, когда я все же позволил себе лишнее, просто выставила за дверь. Я не в обиде. Поцелуй того стоил!
В этот раз меня никто не ожидал в коридоре. Я думал, Леха поторчит немного тут на стуле, а потом мы, как обычно, потопаем вместе домой. Странно. Я вышел к проходной, но и там его не было. Ну да ладно, значит, у него образовались срочные дела, и Леша отправился домой в одиночку.
Прогуляться пешком? Холодно, зуб на зуб не попадает. Когда же мороз спадет до приемлемых градусов десяти — двадцати. Невозможно! Особенно тяжко приходилось ночью. Я вообще не понимал, как рабочие выносят ночную смену, когда высота ртутного термометра падает все ниже и ниже. Даже днем было невыносимо, а ночью… не спасают ни теплые одежды, ни паровозный пар. Кое-кто из рабочих замерзал настолько, что падал чуть не замертво, и только тогда их относили в более отапливаемые помещения слегка отогреться… а через четверть часа они возвращались, выискивая силы словно из ниоткуда. Конечно, обмороженных конечностей хватало с избытком. Люди теряли пальцы на ногах, забывая, что если ты уже не чувствуешь части своего тела, то это еще не значит, что с ними все в порядке…
Повезло, как раз подъехал, позвякивая, трамвай, я втиснулся внутрь и через полчаса уже был дома.
В этот раз от разговора с соседями отвертеться не получилось. Степан Григорьевич — сидел на кухне в гордом одиночестве и пил чай. Заприметив меня, как обычно пытавшегося проникнуть в комнату тихой сапой, он шумно откашлялся и сказал:
— Дмитрий! А ну, иди сюда, составишь мне компанию! Почаевничаем! Я как раз свежий заварил!
— Сейчас, только переоденусь!
Соседи у меня были неплохие, я уже успел привыкнуть к ним за эти недели, вот только совершенно не понимали, что после смены мне не хочется ничего, кроме как рухнуть пластом в кровать и лежать там до следующего утра. Но требуется оказать почтение, все же в одной квартире живем, в коллективе. Без чувства взаимного уважения и уступок друг другу никуда.
Через десять минут я уже сидел на колченогом, чуть пошатывающемся деревянном табурете на кухне за столом и пил крепкий черный индийский чай, неведомым образом оказавшийся у Степана Григорьевича в закромах. Пили с шиком, по-купечески, из блюдец, долго дуя на поверхность, потом с всасывающими звуками втягивая обжигающую жидкость, а после громко выдыхая, мол, ах, как хорошо!
У соседа нашлись и пара сухариков вприкуску. Ляпота! Безмятежность! Ощущение бесконечности жизни. Чаи гонять нужно правильно, поспешишь — и не будет этого мига блаженства, не познаешь вселенную, а просто выхлебаешь кипяток — ну кому это надо?..