Шрифт:
Глава первая
Предприниматель Марьясов заканчивал ужин в ресторане «Два Ивана». Еда показалась тяжелой, фирменные котлеты «подкова» слишком жирными, картофель пережаренным, маринованная спаржа кислой, а клубничный пирог сладким до приторности. Марьясов, широко распахнув пиджак, погладил ладонью вздувшийся живот и вслух заметил, мол, лучше было пару кирпичей проглотить, а не ехать сюда и не тратить деньги на ужин, после которого чувствуешь только, что в желудке застрял булыжник. Молодой пресс-секретарь предпринимателя Игорь Куницын, не страдавший расстройством пищеварения и вполне
Хозяин заведения Харитонов неслышными шагами подошел к столику гостей, изобразил нечто вроде с поклона с полуприседанием и спросил, довольны ли гости угощением.
– Довольны, – ответил Марьясов, улыбнувшись через силу. – А твой певец, ну, Головченко скоро будет выступать? Путь он на минуту к нам присядет.
– Сей момент, – Харитонов растворился в полумраке ресторанного зала.
Головченко в темном с серебристым отливом костюме и белой сорочке, уже загримированный для выхода на сцену, с напомаженными волосами, не заставил себя долго дожидаться, подошел к столику и, поприветствовав Марьясова, сел на стул, налил в чистый стакан минеральной воды.
– Выпьешь с нами? – Марьясов кивнул секретарю, чтобы тот наполнил рюмки.
– Вы же знаете, я теперь ни капли, – отказался Головченко. – То есть вообще ни грамма.
– Вот как? Тогда молодец, – Марьясов усмехнулся. – Это хорошо, умеешь слово держать.
– Я вам два года назад пообещал, что больше капли в рот не возьму, – Головченко поправил бордовый галстук-бабочку. – И на этой работе пить нельзя. Тут хороший ресторан, лучший в нашем городе.
Зал неожиданно затих. Оркестр заиграл так тихо, что стало трудно расслышать мелодию. На эстраду вышел мужчина в темном костюме и белых лаковых туфлях и с молчаливым ожесточением принялся молотить чечетку. Глядя на танцора, Марьясов расхохотался.
– Этот олух мне не нравится, – Марьясов пальцем показал на чечеточника. – Лупит ногами, а в ритм не попадает. Тут в прежние времена выступал один мужик, что-то вроде конферансье. Рассказывал анекдоты и показывал фокусы. Кроликов из шляпы доставал, платки. Приятно посмотреть. Разумеется, все это было ещё до того, как фокуснику отрубили руки.
– А за что с ним это сделали? – Головченко поморщился.
– Сейчас уж не помню. Кажется, он у кого-то что-то украл. Да бог с ним, с фокусником. Лучше скажи, как тебе здесь платят, не обижают?
– Прилично платят. В нашем городке более денежной работы не найти. А в московских кабаках я не нужен. Да, жизнь у меня теперь совсем другая. Взял себя в руки, – Головченко виновато улыбнулся. – Помните, я ведь до того допивался, что выходил на сцену и забывал слова песен. Музыка играет, а я стою, как колода, и что-то мычу в микрофон. Вы за меня тогда поручились перед хозяином, мне дали испытательный срок.
– Ты просто знал, что меня обманывать нельзя, поэтому и не обманул. Есть люди, которых можно обманывать и даже нужно. Если такого человека хотя бы один раз в день не обманули, он плохо себя чувствует. Голова у него болит и вообще все из рук валится.
Сделавшись серьезным, певец придвинул стул ближе к Марьясову, выставил вперед правое ухо, будто плохо слышал.
– Ты знаешь, в городе проводили региональное совещание промышленников, – Марьясов вытащил новую сигарету, а шустрый пресс-секретарь поднес руку с горящей зажигалкой. – Во Дворце культуры состоялось торжественное закрытие, концерт, ужин и всякое такое. Вся эта самодеятельность закончилась заполночь, вот я и уехал. А ты остался до последнего? Правильно?
– Я выступал на концерте, – сказал Головченко, ещё не понимая, о чем его, собственно, спрашивают. – Это был неплохой концерт. Мне разрешили спеть три песни. Мэр был в восторге…
– Черт с ним с мэром, наплевать мне на него и на все это совещание, – Марьясов выругался и вправду чуть не сплюнул на пол. – Я уже уходил, но в дверях меня встретил наш городничий, мэр наш и попросил помочь с транспортом, развести каких-то безлошадных гостей. У меня нет собственной автобазы, но я прислал микроавтобус «Фольксваген». Водитель сказал, что и тебя подвозил, так?
– Я только не знал, что это ваш автобус. Меня высадили возле дома. Я взял свой чемоданчик с эстрадным костюмом и туфлями и вышел, а они, то есть гости, поехали в сторону Москвы. Мой дом на окраине, в той стороне, как в Москву ехать, вот они и поехали.
– Вспомни, сколько человек осталось в автобусе, когда ты вышел. Возможно, с кем-то из пассажиров ты знаком. Подумай. Ты ведь был трезвый, значит, должен помнить.
– В салоне было темно… Сидели четыре человека, все мужики, плюс водитель. Ни с кем из этих людей я лично не знаком, но одного парня встречал прежде. Фамилия его Росляков, он корреспондент московской газеты. – Головченко назвал газету и на минуту задумался. – Разрешите, я пойду, мне сейчас выступать?
– По дороге они о чем-то говорили? – Марьясов не заметил просьбы Головченко.
– Я не прислушивался, они все выпивши были, – Головченко втянул голову в плечи. – А один из этих мужиков, незнакомый, прихватил с банкета большую бутылку, стакан и какую-то закуску. Как только тронулись, он открыл портфель, вытащил бутылку, стакан и сверток с бутербродами. И всем по очереди предложил выпить.
– Иди, – сказал Марьясов. – Иди с Богом.
Головченко, медленно передвигая ноги, пятясь задом и кивая головой, как индийский болванчик, исчез в полумраке. Марьясов отодвинул в сторону пепельницу, не торопясь, с видимым удовольствием высморкался в платок и мутным от дурных мыслей взглядом уставился в зеркальный потолок. Там, наверху, он увидел человека в темном мятом костюме и галстуке, съехавшим на бок. С мрачным видом мужчина двигал челюстью, шевелил нижней губой с прилепившимся к ней коротким окурком. Мрачный человек с бледным, почти землистым лицом сразу и навсегда не понравился Марьясову, но через мгновение он узнал в отражении самого себя и поморщился, смотреть в потолок расхотелось.
Ветер, к ночи набравший морозную силу, наполненный сухим колким снегом, дунул с реки, погнал поземку. Ожидая, когда водитель развернется и подаст машину под освещенный неоновой вывеской козырек ресторана, Марьясов, нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Защищаясь от ветра, он поднял высокий воротник пальто, потерся щекой о мех с густым подшерстком и от нечего делать стал разглядывать окна пятиэтажек на противоположной стороне улицы, полускрытые несущимся из темноты снегом. Огоньки зажигались и гасли.