Чёрные
Шрифт:
Быстрее всего нашлись лопаты и нормальные фонари. Сложнее дело обстояло с хорошими ножами, но и они вскоре у нас появились. Армейской формой разжились у братьев, с одним из которых старший брат Доктора учился в одном классе.
Два безмозглых переростка, старше нас, и многих из своей компании; футбольные фаны зарождающегося в нашей стране движения футбольных хулиганов, ничего общего с болельщиками не имеющего. Братья, кроме того, мнили себя неофашистами, – тоже вылезшее на свободу новое веяние, но ничего толком о движении неофашистов не знали, только безобразничали и одевались по-скинхедски. Лысые; в подвернутых джинсах и армейских ботинках; в черных футболках и болтающихся подтяжках; горластые и задиристые – эти парни слыли бедой района: орали и хулиганили, провоцировали
А события развивались так. Увидев бегущих к ним ментов, старший скомандовал брату чтобы «мотал», а сам завалился в кусты и притворился спящим. Они и правда пошли «на дело» прилично «датыми». История вышла нелепая: возле стоящей на кирпичах машины разбросаны колеса и пьяный в кустах, а вора, не привыкшим к беготне ментам, догнать не удалось. Имущество, казалось бы, не украдено и не пострадало, но хозяин, мужичок старой закалки, настоял на «возбуждении». Дело надо было как-то закрывать. Пригодился пьяница. Закрыли «примотав» старшему брату без доказательств «1,5 условно».
Несколько лет после этого братья при каждом удобном случае угрожали мужику расправой, а когда открыто вышли на тропу беспредела, подвесили правдолюба за ноги к антенне на крыше шестнадцатиэтажки. Там его обезображенный, разлагающийся на жаре труп через несколько дней и нашли с кляпом во рту и выклеванными глазами. Совершенно случайно, из-за полчища кружащих и галдящих над крышей ворон.
Именно у этих идиотов, кто-то из родственников, то ли живший с ними брат матери, то ли отчим, служил в строительных войсках майором, а воровал, как последний каптер.
Весь инвентарь Пиво и Сила, такие кликухи братья носили среди своих друзей, местной шпаны, забарыжили нам по сходной цене, и лишь форму «подогнали» просто так, «за пиво», когда «сделались» членами нашей группы.
Звали их Василий и Дмитрий Абрамовы. Ими Рольф без предварительной, по своей ошибке, проверки согласился «усилить» нашу группу. Ребята и правда были здоровые, с разницей в возрасте в четыре года, но похожие друг на друга, как помидоры, что торгаши выкладывают на витрину. Определить кто из них старше не представлялось возможным еще и по причине равного скудоумия.
Доктор Рольфу их не навязывал. Что-то навязать Рольфу и раньше никому бы не удалось, а сейчас его, меняющегося на глазах, даже переубедить стало крайне сложно. Доктор просто сказал, что есть такие крепкие ребята, братья, готовые к авантюрам. Рольф тогда пропустил мимо ушей слово «авантюра», но, как оказалось, не забыл, а лишь «приберег до случая», усилив свои выводы про Доктора. И когда одной весной такой случай представился, припомнил Доктору, как тот назвал дело всей его жизни.
Кроме того, у братьев можно разжиться армейской формой. Про то, что лопаты и другой инвентарь мы купили именно у них, промолчал. Я подтвердил мощность парней, но, в свою очередь, тоже кое о чем промолчал. К сожалению, оказалось совсем не «кое о чем», а о самом важном – об отсутствии у них мозга. Рольф был поглощен приготовлениями, не вспоминал и не находил времени, да и особого желания, познакомиться с новыми, доверяя нашему выбору.
Сейчас это кажется фантастикой: он еще не был таким разборчивым, и кому-то доверял! Но это только потому, что еще не стал «настоящим» Рольфом. Настоящим он становился раз от раза, вернее, с каждым разом все больше и больше, и к концу нашей дружбы от того Ромы, как я его еще называл, но уже все реже, и с которым меня свела судьба на первом курсе техникума, и с которым мы, увлеченные общим делом, провели несколько лет, не осталось и следа. А стал он в результате беспощадным, жестоким хищником, наглым и циничным мародером.
Начался же этот путь перерождения не с первого похода, а с нашего разговора состоявшегося после него. И то, и другое Рольф стер из памяти, как неприятный, позорный эпизод.
Он действительно быстро и полностью оправился от провала. Специально начал набирать вес и качаться. Стал еще более замкнутым, молчаливым, целеустремленным. Наша первая неудача перестала, как мне казалось, волновать его. Он шел вперед, не оборачиваясь в прошлое. Делал выводы, и стараясь следовать им, двигался дальше. Никогда не вспоминал предыдущих походов: ни хорошее из них, ни тем более плохое – такие разговоры сразу обрубал. С инициатором критики в свой адрес разбирался отдельно (такое на моей памяти было раз или два – критиковать Рольфа недальновидная глупость). Не позволял сравнений, даже если в этот раз все складывалось более удачно, нежели раньше. У Рольфа была прекрасная память, и никто не сомневался, что он помнит все до самых мелочей. И особенно неудачи. Именно они укрепляли его, помогали стать мудрее и тверже. «Удача не закаляет, – говорил он. – Удача не зависит от тебя, – она извне. Она только вредит потому, что полагаясь на нее, теряешь концентрацию. Я верю в себя. И мне необходимо лишь чуточку везения, когда все абсолютно «не в масть». С остальным я справлюсь».
Рольф никогда не терпел фамильярности, и кое-какие вольности в обращении позволял только мне. Не от боязни, что я выдам нашу тайну первой вылазки, так ударившую по его самолюбию. Просто всю жизнь, скитаясь за родителями, ему во всем приходилось полагаться только на себя, и теперь, осев, пришло время, обзавестись друзьями. Рольфу просто необходимо было кому-то доверять. Его первым другом стал я.
Фоксом назвал меня именно он. До этого я был Дрыном, – по фамилии. «Погоняло» пришло за мной в технарь, где мы познакомились с Романом… то есть Рольфом, с кем-то из ребят с моей же школы. Но не прижилось. Вернее быстро отклеилось, когда Рольф двумя ударами выбил у окликнувшего меня и разом у всех свидетелей произошедшего, охоту называть меня не по имени. Я его об этом не просил. Мы были едва знакомы. Тем более за восемь лет школы уже так привык, что не обижался. А если б и обиделся, то вполне смог бы сам наказать обидчика. Оказалось, что Рольфа просто бесил тот паренек, и он нашел повод. Но и кликуха ему моя, надо сказать, тоже не нравилась. Не соответствовала она моему облику, как он говорил. «Дрын – это что-то здоровое, неповоротливое, грозящее травмировать, а ты юркий, мелкий, черный». Я и правда подвижный (сказались занятия боксом и борьбой) и темноволосый, но отнюдь не мелкий. Если не сутулюсь, а это бывает редко, мой рост достигает метра семидесяти пяти. Вполне достаточно, но по сравнению с Рольфом, соглашусь, я не слишком большой. Он отличался завидным ростом, – более метр девяносто, но казался даже выше потому, что не горбился, как все высокие. При этом неприличной худобой. Вот и показался я ему коротышкой. А Фоксом он стал называть меня немного позже, когда мы уже сдружились, и то с моего же согласия. Я не возражал, только спросил: не из-за схожести с фокстерьером, припомнив его: «мелкий, черный» он такое выдумал? Рольф засмеялся, и ответил: «Нет». Я тоже засмеялся – мое сравнение ему явно понравилось. Но имя он придумал мне, да и себе тоже, не из-за собак, а по причине своей страсти ко всему немецкому, связанному с гитлеровской Германией.
До приближающихся осенних дождей, а за ними и холодов времени действительно оставалось мало, а хотелось сделать еще хоть один выход. Рольф «познакомился» с крепышами только на станции перед самой отправкой. Сцена была немая, но красноречивей любых слов.
Увидев клонов с бутылками пива в руках, он только вопросительно посмотрел на меня. Я знал, насколько тяжелым может быть взгляд Рольфа. Сам не единожды был свидетелем, как под этим взглядом тушевались его оппоненты, но на себе этот невыносимый взгляд, поймал впервые, и не выдержав, отвернулся, потупившись, как школьник. Злость, страх, досада переполняли меня. Злость на этих идиотов. Страх, что Рольф сейчас, с горяча, все отменит, уйдет не оборачиваясь, и навсегда вычеркнет меня, как Кот здесь же, на этой самой платформе, в июне. Досада на себя – что я сам так облажался.
Конец ознакомительного фрагмента.