Черный Гетман
Шрифт:
— Твой подвиг достоин высокой награды. Чего ты хотел бы просить?
Ольгерд поднялся на ноги. Нахмурился, помолчал. Глядя на него, начал хмуриться и Обухович, скосившись на Обуховича набычился и король.
— Спасибо вашему величеству за высокую честь, коей я, Ольгерд из Ольгова, чей род не значится в шляхетских грамотах, вовсе и не достоин. Знаю, что вы готовы дать мне то, о чем и думать я не мог. Но позвольте просить не за себя, а за других. Вас, как истинного христианина молю о том, чему всех нас учит Иисус Христос., быть милосердным к врагам своим. Прикажите прекратить мучения казаков и поснимать их
За столом установилась такая тишина, что стало слышно как внизу под обрывом шумит река, на берегу которой бранно, словно две московитки, переругиваются прачки, не поделившие какого-то Анджея. Лицо короля побагровело. Ян Казимир грохнул ножкой бокала об стол, выплеснув на бархатную скатерть остатки вина и рявкнул голосом потомка грозных нурманнов:
— Неисполнима твоя просьба, литвин! Они казнены по закону. На кол сажают бунтовщиков, клятвопреступников и грабителей, а казаки войска запорожского, после того, как они, нарушив присягу, переметнулись к московитам, все сплошь и есть истинные нехристи и клятвопреступники!
Король обвел глазами собравшихся за столом, ища поддержки своим словам, но увидел лишь опущенные вниз взгляды.
Единственным из присутствующих, кто посмел возразить королю оказался гасконец-ротмистр:
— Они воины. Их можно было расстрелять, — произнес он тихо, но твердо.
— Это ты воин, — ответил король, — а они бандиты. Казнь бандитов должна быть страшной. Чтобы остальные боялись.
Упрямый гасконец вскинул свой длинный с горбинкой нос.
— За последние годы казаки навидались такого, что испугать их мудрено. Да и сами они народ жестокий и мстительный. Там, на дороге, сейчас умирает в мучениях более сорока человек…
— Сорок два, — тихо добавил Обухович.
— … И почитай у каждого из казненных есть дети, братья, отцы. Близкие друзья, наконец. Все они, узнав о том как умерли их родные, станут не просто недругами Вашего Величества, но кровными врагами. Много ли у нас нынче сил, чтобы плодить врагов сверх меры?
Король опустил голову. Придворные одобрительно загудели.
— Об этом я не подумал, — пробормотал под нос Ян Казимир. — К тому же Дмитрий говорил что…
— Я предупреждал, Ваше Величество, — снова вмешался в разговор Обухович. — Что этого человеку нельзя доверять. Вот и Ольгерд, его знает. Он рассказал о том, что это жестокий разбойник, много лет служивший под рукой царя Михаила.
Король покрутил головой, словно ища поддержки. Не нашел, кивнул соглашаясь.
— Что же, королевское слово твердо. Я обещал награду герою, и он ее получит. Распорядитесь, чтобы к утру всех казаков сняли с колов и расстреляли. Но и награду тебе все же выдам, литвин. Жалую полное гусарское снаряжение, какое носит моя знаменная рота, пусть будет памятью тебе о милости короля!
Ольгерд склонился в глубоком поклоне и пир покатился дальше по накатанной колее. По случаю осады из подвалов были подняты самые неприкосновенные запасы, стол ломился от яств и оголодавшая за месяцы вынужденного поста придворная свита налегала на выпивку и закуску похлеще, чем разговляющиеся на Пасху казачьи полковники.
Через некоторое время король, выслушав в свою честь последнюю здравицу, покинул застолье и поднялся в свои покои. Вслед за ним стали собираться те, кто хотел покинуть цитадель до закрытия ворот. Убедившись, что Душегубец в замке так и не объявился, поспешил откланяться и Ольгерд.
Вышел на двор, вдохнул полной грудью холодный воздух, кликнул слуг, чтобы вывели коня. Вместе со слугами к нему вышли трое рейтар. Старший, представившийся гусарским поручиком, крепко пожал ему руку
— От нас, крылатых гусар, тебе особая благодарность. Ты спас короля, а значит отстоял и нашу честь. Вместо золота и титулов потребовал прекратить позорную казнь, а значит спас нашу и королевскую честь дважды. Король пожаловал тебе доспех, так что ты теперь почетный рейтар нашей роты. Но рейтару дворянской хоругви положен и достойный доспеха конь. Мы дарим тебе его, это лучший жеребец из наших конюшен!
По знаку поручика вышел из темноты слуга, ведя на поводу мышастого кряжистого коня. Мышцы, бугрящиеся под лопатками, выдавали в нем настоящего боевого тяжеловоза, способного перейти в боевой галоп, неся на спине запакованного в железо всадника. Конь, явно избалованный человеческим вниманием, бил копытом и недовольно храпел. Причина недовольства была налицо — его благородную спину вместо привычного седока отягощали сейчас тюки с поклажей, в которой Ольгерд без труда распознал полное облачение гусара: панцирь, нагрудник, шлем с наушниками, наносниками и пластинчатой бармицей, длинную пику, чекан, позолоченные шпоры, непременную леопардовую шкуру и сложенные вместе знаменитые крылья.
По доспеху Ольгерд скользнул глазами без интереса. Проку от него было немного. Нацепи перья да пятнистые шкуры в бою, и начнешь притягивать все пули к себе, словно течная кобыла диких тарпанов. Что московиту, что казаку, что тому же татарину такой трофей — слава и застольный рассказ до третьего колена, о побежденном крылатом ляхе. А вот добрый конь был ему очень кстати. Ольгерд положил руку на холку, улыбнулся в ответ на капризный всхрап, протянул к благородной морде припасенный в кармане сухарь. Конь снова всхрапнул, но уже без возмущения, взял подачу одними губами, захрустел.
— Как звать? — спросил Ольгерд поручика.
— Генриком кличут, — ответил тот, одобрительно глядя на то, как Ольгерд знакомится с новым боевым другом. — Конь добрый, хотя и норовистый, в бою иногда его заносит, и еще московитов не любит шибко. По запаху что ли их различает?
Едва Ольгерд пересек крепостной мост, как за спиной, опускаясь, заскрежетала решетка — обитатели замка наивностью не грешили, несмотря на снятую осаду на ночь запирали ворота и выставляли сильные караулы.
На улицах, по вечернему времени, было пусто, лишь пару раз, явно испугавшись от оружного двуконного всадника скользнули вдоль стен неясные тени, то ли ранние воры, то ли припозднившиеся горожане. Ведя на поводу недовольного Генрика, Ольгерд спустился к ратушной площади и постучал в кольцо. Дверь ему открыла Фатима.
Глаза татарки радостно сверкали.
— Измаил объявился? — с порога спросил Ольгерд.
— Еще нет.
— А Сарабун?
— Лекарь прислал гонца с запиской. Сообщает, что тело старого бея подготовлено к погребению по вашему христианскому обычаю, но к закрытию ворот он не успеет и заночует в ногайском лагере.