Черный Истребитель
Шрифт:
– Ты моей крови еще не пробовала, дурочка… - жестко оскалился Герцог.
Танька вздрогнула. Хмель куда-то слетел в один момент.
– Да я так… в принципе.
– В принципе или нет - не обольщайся на мой счет. Я не такой уж хороший, как тебе сейчас кажется.
– Мне ничего не кажется, - фыркнула Танька.
– Ты просто не напрягаешь… вот и все.
В этом было еще больше неправды, но Таньке не хотелось признаваться в том, что она, кажется, влюбилась по самые уши. Или не влюбилась - а именно так, как она сказала только что. Нашла человека с той же самой группой крови.
– Вот и прекрасно. Спать будем?
– Будем… - потянулась Танька.
– Будем-будем…
Но пришлось подождать. Сначала пропищал мобильник, потом Герцог чертыхнулся и полез в Интернет. Вошел в какой-то чат, пристально уставился в монитор и лихорадочно застучал пальцами по клавишам. Взгляд его был злым и сосредоточенным, словно на экране он пытался увидеть чье-то лицо. Танька подошла, не глядя на экран, опустила ему ладонь на загривок, начала разминать мышцы. Герцог едва замечал ее, только иногда, когда собеседник, видимо, замолкал, благодарно терся затылком о Танькины руки.
– Проблемы?
– спросила она в какой-то момент.
– Так, полупроблемы. У одного из наших башню рвет, - непонятно объяснил Герцог.
– А ты что, психолог?
– удивилась Танька.
– А я - наше все, - с отвращением сказал Герцог, и взялся за десятую за час сигарету.
– Имел глупость подписаться под обещанием помогать всем своим. Вот и приходится помогать. Одного водкой отпаивать, другого с иглы снимать, с третьей разговоры разговаривать…
– А зачем тебе это?
– Я сильнее, - без радости ответил Герцог.
– Приходится все это делать. Мы своих в беде не бросаем.
– Свои - это кто?
– спросила Танька.
Герцог пожал плечами, удивляясь Танькиной глупости, быстро набрал пару фраз, нажал на клавишу ввода и все же ответил:
– Такие как мы.
Подумав, Танька поняла, что имеется в виду под «мы», и задумалась. По всему получалось, что их таких не трое, считая Маршала, а несколько больше. Есть какие-то люди, может даже, в Москве. Целая толпа сумасшедших - и у всех одно безумие на компанию. Это ее удивило и показалось слишком хорошим, чтобы быть правдой.
Утром Герцог куда-то пропал и вернулся к вечеру. Танька весь день просидела дома, маясь скукой между компьютером, книжками из библиотеки Герцога и садом, и к приходу хозяина порядком озверела.
– Ну и где ты был?
– мрачно вопросила она, откладывая почти прочитанный сборник Бушкова.
Герцог швырнул бушлат на кресло и удивленно приподнял брови.
– А что?
– А я тут целый день одна сижу, вот что.
– И кто виноват?
– А что мне делать?
– Что хочешь. Я спросил, кто, по-твоему, виноват?
– голос Герцога был далек от обычной мягкости, далек настолько, что у Таньки мороз прошел по коже.
– Мне что, уехать?
– полезла на рожон Танька.
– Хочешь - уезжай. Я тебя не держу. Хочешь - оставайся. Я тебя не прогоняю. Но претензии свои оставь.
– Я же не могу целый день сидеть дома… - сдалась Танька.
– Я тут с ума схожу.
– Так гулять пойди. Или еще что угодно. Только за свое безделье мне претензий не предъявляй. Особенно в такой форме.
– Ладно, не злись. «Признаю свою вину, меру, степень, глубину…» и так далее. Я тут песенку сделала. Только она странная. Белый стих на музыку. Показать?
– А то! Только сейчас я до душа дойду - и готов слушать… - знакомо улыбнулся Герцог, и Танькин страх испарился.
Танька подстроила роскошную черную гитару и покосилась на всякий случай на бумажку с текстом.
Плыли плавно -
Песком по барханам -
Года.
Постепенно сходили «на нет»,
Становились тенями,
Растворялись добавкой в металле машин,
Уходили
В двоичные коды программ…
Нет, не звезды,
Что светят в паденьи
Мучительно ярко.
Нет, не песни,
Что память хранит
До последнего дня.
Черным матовым блеском
Сливалось -
Глаза и обшивка,
Серебром отливало -
Оскал и эмблемы клеймо…
Знали ветер и радугу
Красок пространства,
Уповали - всегда на себя
И порой на друзей…
Уходили
В
Пике
Не умея прощаться…
Уходили
Неслышно
На встречу с судьбой
И по черному черным
Автограф на память
Оставляли
Тем, кто был за спиной…
Мягкая, неровная, но не рваная, а как бы переливающаяся мелодия и хрипловатый Танькин альт слегка загипнотизировали ее саму. Она встряхнула головой, как бы просыпаясь, и вопросительно посмотрела на Герцога.
– Хорошо. Очень хорошо. Дай-ка гитару.
Он показал Таньке пару вариантов перехода между частями мелодии, и, подумав, она выбрала второй. Танька услышала, насколько по-разному звучит гитара в ее руках и руках хозяина. У Таньки она была бархатистой и ленивой, теплой, но равнодушной. И в руки не стремилась, хотя и не отталкивала. У Герцога гитара оживала, становясь серебряным драконом, гибким и порывистым, преданным и независимым, мудрым, как древние легенды. Танькина гитара, оставшаяся в Москве, была «прирученной». Но сейчас она поняла, что такое гитара, которую берут в руки каждый день.