Черный карлик
Шрифт:
— Вы трудитесь не покладая рук, Элши, — заметил он, желая завязать разговор с этим необыкновенным существом.
— Труд, — отозвался карлик, — это наименьшее из зол, являющихся уделом жалкого рода человеческого; лучше трудиться, как я, нежели веселиться, как ты.
— Ничего не могу сказать в защиту наших обычных сельских развлечений — они не слишком-то гуманны, Элши, но все же…
— Но все же, — прервал его карлик, — они лучше, чем твои обычные занятия. Уж лучше проявлять свою бессмысленную и праздную жестокость по отношению к бессловесным рыбам, чем к ближнему своему.
А впрочем, почему? Почему бы людям не набрасываться друг на друга и не пожирать один другого, пока все людское стадо не исчезнет с лица земли и не останется один лишь громадный и разжиревший Левиафан, а он, придушив всех и пожрав их вместе с костями, останется без пищи и будет реветь целыми днями, пока сам не подохнет от голода! Вот конец, воистину достойный человечества.
— Дела ваши, Элши, лучше, чем слова, — отвечал Эрнсклиф. — Вы сохраняете жизнь людям, которых облыжно хулите из ненависти к роду человеческому.
— Это верно, но почему я так делаю? Слушай же.
Ты меньше других внушаешь мне отвращение, и я, пожалуй, изменю своим привычкам и скажу несколько слов из сострадания к твоей слепоте. Если я не могу насылать болезни на людские семьи и мор на их стада, я могу продлить жизнь тех, кто будет служить той же цели, уничтожая своих ближних. Умри Алиса из Бауэра зимой, юный Рутвин не погиб бы прошлой весной от любви к ней. Когда пронеслась весть, что рыжий разбойник Уэстбернфлет на смертном одре, никто и не думал гнать скот под охрану крепостных стен. Мои снадобья, мое искусство вернули его к жизни. А сейчас разве кто-нибудь осмелится оставить стадо на пастбище без присмотра или ляжет спать, не спустив собаку?
— Не спорю, — молвил в ответ Эрнсклиф, — излечив разбойника, вы не оказали большого благодеяния людям. Но, в противовес этому, возьмем моего друга Хобби, честного Хобби из Хейфута. Прошлой зимой ваше искусство излечило его от лихорадки, которая едва не стоила ему жизни.
— Так думают в своем невежестве простые смертные, — сказал карлик со злорадной усмешкой, — и они говорят так по глупости. Тебе случалось когда-нибудь видеть котенка прирученной людьми дикой кошки?
Какой он игривый, какой ласковый… Но попробуй пустить его вместе с куропатками, ягнятами или утками — моментально проснется его врожденная кровожадность, жажда хватать, рвать на части, грызть и пожирать.
— Таков инстинкт любого зверя, — возразил Эрнсклиф. — Но какое это имеет отношение к Хобби?
— Это как бы образ его характера. Это копия с него, — пояснил отшельник. В настоящий момент он похож на ручное, безвредное домашнее животное, потому что ему не представляется случая проявить свои врожденные наклонности. Но вот прозвучит боевая труба, молодой гончий пес почует запах крови — и он станет не менее свирепым, чем самые дикие из его предков на границе, которые когда-то сжигали дома беззащитных поселян. Ты не сможешь отрицать, что даже сейчас он часто подбивает тебя на кровавую месть за зло, причиненное тебе в детстве.
Эрнсклиф вздрогнул, но отшельник, казалось, не заметил этого и продолжал:
— Боевая труба зазвучит, молодой пес будет лакать горячую кровь; тогда я посмеюсь и скажу: «Для этого я и спас тебя!»
После короткого молчания он продолжал:
— Вот для чего я лечу людей; моя цель — увеличить число страданий на земле и даже в этой пустыне сыграть свою роль в жизненной трагедии. Лежи ты на смертном одре — я из сострадания, быть может, пошлю тебе чашу с ядом.
— Премного обязан, Элши! Я не премину обратиться к вам в надежде обрести утешение с вашей помощью.
— Не обольщай себя надеждой, — отвечал отшельник, — что я наверняка уступлю мимолетному чувству жалости. Зачем мне избавлять глупца, способного столь хорошо переносить все тяготы жизни, от горя, на которое его обрекают собственные стремления и людская подлость? Зачем мне играть роль великодушного индейца и вышибать томагавком мозги несчастного пленника, лишив тем самым трехдневного развлечения своих соплеменников в тот самый миг, когда костры уже горят, щипцы накалились, котлы кипят, ножи наточены и все готово для того, чтобы терзать, жечь, поджаривать и резать несчастную жертву?
— Вы нарисовали страшную картину жизни, Элши, но она меня не пугает, — возразил Эрнсклиф. — В одном смысле наш земной удел — терпеть и страдать, но в другом — действовать и наслаждаться. После дня трудов наступает вечер покоя; даже терпеливое смирение находит награду в сознании выполненного долга.
— Я с презрением отвергаю эту рабскую, скотскую философию! — воскликнул карлик, и его глаза загорелись безумным огнем. — Я отвергаю ее, потому что она пригодна разве только для животных, удел которых — погибнуть. Но хватит; я не стану больше попусту тратить с тобой речей.
Он поспешно поднялся, но, прежде чем войти в хижину, добавил с большой убежденностью:
— Чтобы ты не думал больше, что мои так называемые благодеяния проистекают из глупого и холопского чувства, называемого любовью к ближнему, знай, что найдись на свете человек, который разбил бы в моем сердце самую дорогую надежду, вырвал у меня сердце и расплавил мой мозг, превратив его в вулкан, то и тогда, будь его жизнь и благосостояние в моих руках, я бы не стал уничтожать его, подобно этому хрупкому черепку (он схватил стоявшую перед ним глиняную кружку)
— вот так! (Он с яростью швырнул кружку о стену.) Нет! (Он говорил теперь более спокойно, но с огромной горечью.) Я бы избаловал его богатством и властью, чтобы возбудить в нем самые низменные страсти и помочь осуществить его подлые замыслы; он смог бы без всякой помехи предаваться пороку и совершать злодеяния; он находился бы в центре водоворота, который беспрестанно кипел и бурлил, суля гибель всякому приблизившемуся к нему кораблю; подобно землетрясению, он сотрясал бы самую почву, на которой стоит, и превращал бы всех живущих окрест в жалких, никому не нужных отщепенцев вроде меня!