Черный лебедь. Романы
Шрифт:
Он прикинулся обиженным, что, возможно, было не совсем притворством.
– Если до конца моих дней я останусь для вас лишь майором Сэндзом, то, клянусь честью, не принесу вам больше ничего. Меня зовут Бартоломью, сударыня. Бартоломью.
– Красивое имя, - ответила она, - но слишком красивое и длинное для ежедневного использования в такую жару.
Игнорируя ее шутливый тон, он предпочел принять это замечание буквально.
– Между прочим, - ответил он довольно кисло, - мои друзья зовут меня Бартом. Моя мать тоже звала меня этим именем. Предоставляю вам, Присцилла, свободу выбора.
– Вы оказываете мне честь, Барт, - рассмеялась она, доставляя ему радость.
Корабельный колокол пробил четыре раза.
– Восемь склянок, а мы все еще на якоре. Капитан Брансом говорил ведь, что к этому времени мы будем в море.
– Она встала.
– Интересно, что нас задерживает здесь?
Словно в поисках ответа на свой вопрос, она вышла из-под навеса. Поднявшийся одновременно майор Сэндз подошел с ней вместе к перилам полуборта.
Лодка с обманутым в своих ожиданиях евреем была уже на пути к берегу. Пироги тоже уходили, и их крикливые хозяева перебрасывались шутками с перешагнувшими через фальшборт матросами. Но баркас, за которым наблюдал капитан Брансом, уже подходил к входному трапу. Один из гребцов, обнаженный бронзовый кариб, стоял на носу на коленях, готовясь поймать канат и пришвартовать баркас у борта судна.
С кормовой скамьи поднялся высокий, стройный и сильный человек в светло-голубом с серебряными галунами костюме из тафты. Над широкими полями его черной шляпы развевался светло-голубой плюмаж из страусовых перьев, а вытянутая для равновесия рука в перчатке утопала в облаке прекрасных кружев.
– Черт побери!
– воскликнул майор, приходя в изумление от подобной сверхмодности на Мартинике.
– Кто бы это мог быть?
С еще большим изумлением он отметил ту выработанную практикой ловкость, с какой этот модник быстро поднялся по неудобному трапу. Этого человека сопровождал не столь ловкий мулат в хлопчатобумажной рубашке и штанах из невыделанной кожи, который нес часы, рапиру и темно-красный ремень, на концах которого торчали гравированные серебром рукоятки пары пистолетов.
Вновь прибывший достиг палубы. Высокий и властный, он на мгновение замер на вершине трапа, а затем сошел на шкафут и в ответ на приветствие капитана учтиво снял шляпу, открыв смуглое лицо, обрамленное блестящим, тщательно завитым париком.
Капитан отдал короткий приказ. Двое матросов бросились к главному люку за брезентовой петлей и стали опускать ее через фальшборт.
Для наблюдавших с палубы было видно, как на палубу подняли один за другим два сундука.
– Кажется, он надолго, - сказал майор Сэндз.
– У него вид важного лица, - рискнула заметить мисс Присцилла.
– Вы судите по его щегольскому наряду, - упрямо возразил ей майор.
– Но внешность, моя дорогая, бывает обманчива. Взгляните на его слугу, если только этот мошенник - слуга. У него вид настоящего пирата.
– Не забывайте, что мы в Вест-Индии, Барт, - напомнила она.
– Конечно, помню. И поэтому-то этот щеголь выглядит здесь не к месту. Интересно, кто он такой?
Пронзительный свист боцманской дудки погнал команду по местам. Корабль ожил: послышался скрип брашпиля и лязг цепи поднимаемого якоря, матросы бросились на марсы и реи ставить паруса. Майор понял, что все время они ожидали прибытия на борт этого пассажира. В следующий момент он неопределенно, словно обращаясь к северо-восточному бризу, бросил:
– Интересно, черт возьми, кто бы это мог быть?
Тон его был уже едва ли добродушным. Он был слегка окрашен недовольством, ведь их уединение на борту «Кентавра» может быть нарушено. Это недовольство было бы не таким уж необоснованным, если бы он мог знать, что этот пассажир был послан Фортуной, чтобы научить майора Сэндза не относиться к ее милостям легкомысленно.
2. МЕСЬЕ ДЕ БЕРНИ
Сказать, что их интерес к личности нового пассажира был удовлетворен в течение последующего часа во время встречи за обедом, было бы не просто преувеличением, это было бы в полном противоречии с фактом. Эта встреча, происшедшая в большой каюте, где был подан обед, лишь возбудила еще более глубокое любопытство.
Он был представлен капитаном Брансомом как месье Шарль де Берни, из чего следовало, что он француз. Но это было трудно предположить, слушая его беглый английский, в котором сквозил лишь едва заметный отзвук галльского акцента. Если его национальность в чем-то и проявлялась, так только в некоторой свободе жестов и, на взгляд майора, в слегка преувеличенной изысканности манер. Майор Сэндз, уже приготовившийся испытать к нему неприязнь, рад был обнаружить отсутствие причин поступать иначе. Если против человека не было ничего компрометирующего, то его иностранного происхождения для майора было более чем достаточно, так как он испытывал надменное презрение ко всякому, кто не разделял с ним чести родиться англичанином.
Месье де Берни был очень высок и, несмотря на худобу, казался выносливым. Тонкие ноги в немнущихся светло-голубых чулках казались сделанными из веревок. На лицо он был очень смугл и, как сразу же заметил майор Сэндз, имел сходство с королем Карлом Вторым в молодые годы, поскольку французу едва ли могло быть больше тридцати пяти. У него было то же продолговатое лицо с выступающими скулами, тот же выдающийся подбородок и резко очерченный нос, те же маленькие черные усики над полными губами, на которых появлялось то же насмешливое выражение, что и на лице Стюарта. Темные и большие под черными бровями глаза, хотя и казались мягкими и бархатными, могли, как вскоре выяснилось, приводить в замешательство смелой прямотой взгляда. Если его спутники интересовались им, то нельзя сказать, чтобы он отвечал им взаимностью. Сама его учтивость по отношению к ним представлялась барьером, за которым он держался как бы в стороне.
Он был поглощен мыслями и, как показала беседа во время обеда, интересы его были направлены к вопросу о месте назначения. Словно резюмируя предыдущий разговор с хозяином «Кентавра», он сказал:
– Не могу понять, капитан, чем я могу вас задержать или доставить вам неудобство, если вы отправите меня на берег в лодке, даже не заходя в Маригалант?
– Это потому, что вы не принимаете в расчет моих соображений, - сказал Брансом.
– Я не собираюсь подходить ближе десяти миль к Гваделупе. Если я встречусь с бедой, то, клянусь честью, не побегу от нее. Но сам искать с ней встречи не буду. Это мое последнее плавание, и хочу, чтобы оно было спокойным и безопасным. Дома, в Девоне, у меня жена, четверо детишек, и теперь самое время их повидать. Поэтому я обхожу пиратские гнезда вроде Гваделупы. Плохо, конечно, но придется везти вас до Санта-Крус.
– Ах, что вы...
– улыбнулся француз и взмахнул длинной загорелой рукой, отбросив с запястья брабантское кружево.
Но Брансом в ответ на примирительный жест нахмурился.
– Вы можете улыбаться, месье. Конечно. Но я вот что скажу. Ваша французская Вест-Индская компания считается выше подозрений. Она хочет выгодно торговать и не интересуется, откуда поступает товар, а ведь масса грузов идет в Санта-Крус, чтобы быть проданной за десятую часть стоимости. Компания не задает вопросов, пока может торговать на таких условиях. И не желает, чтобы вопросы задавали ей. Вот неприкрытая правда. Таковы факты. Может быть, вы не знали этого?