Черный марш. Воспоминания офицера СС. 1938-1945
Шрифт:
Поворачиваюсь к Штресслингу. Он говорит с одним из русских или, скорее, цедит сквозь зубы.
– Кто твои начальники? Где они прячутся?
– Не знаю… – мямлит пленный сбивчиво.
Он мертвенно-бледен и сильно дрожит.
Штресслинг сердито покусывает свою нижнюю губу.
Видимо, он размышляет. Смотрит на рядового, стерегущего партизана.
– Кинжал! – требует он.
Тот мгновенно понимает. Вытаскивает кинжал и приставляет острием к горлу русского, глаза которого широко открыты от ужаса.
– Это ты понимаешь? – рычит
Пленник, как загипнотизированный, следит за тем, как острие кинжала приближается к его горлу.
Над ним стоит Штресслинг. Он огромен, саркастичен, ноги в черных кожаных сапогах широко расставлены.
– Теперь будешь говорить?
Пленный замер. Даже его губы не шевелятся.
– Убей его! – кричит Штресслинг, теряя терпение.
Солдат колеблется и глядит вверх, чтобы получить подтверждение приказа. Затем вонзает кинжал.
Мы с Карлом смотрим друг на друга. Год назад такая сцена ужаснула бы нас. Теперь она не производит на нас впечатления.
Лично я не способен почувствовать хотя бы малейшую жалость к партизанам, мужчинам или женщинам. Абсолютно равнодушен к их страданиям. Эти страдания даже проливаются как некий бальзам, облегчающий мое собственное горе. Мгновенно утоляет ненасытную жажду мести, снедающую меня. Партизаны убивали во тьме, как трусы. (Эсэсовец теряет чувство меры и ощущение реальности, когда больно сделали ему. – Ред.) Защищая страну? Возможно. Но ради собственной страны я полностью принимаю решение Штресслинга: смерть им!
Сквозь какую-то дымку я вижу, как солдаты тащат окровавленный труп. Спрашиваю себя: не изменился ли я? Легкость убийств, ежедневное присутствие смерти, должно быть, оказывают глубокое воздействие на сознание человека.
Штресслинг сейчас в бешенстве. Он продолжает допрос.
Его злоба в связи с невозможностью выбить у красных признания, видимо, десятикратно усиливается еще и оттого, что все партизаны, хотя и явно запуганные, полны решимости, стиснув зубы, не произнести ни слова.
Между тем лесной пожар приобретает угрожающий масштаб. Вокруг нас среди множества искр падают горящие деревянные щепки, разносимые ветром.
Полковник нервничает. Приняв решение, он подходит к Штресслингу.
– Железная дорога может быть блокирована огнем в любую минуту, майор! Ждать больше нельзя. Мы стоим здесь уже более двух часов. В любое время может подойти военный эшелон или поезд с боеприпасами. Несколько таких эшелонов были готовы к отбытию, когда мы покидали Пролетарскую. Вы сможете продолжить свой… допрос позже.
Штресслинг резко поворачивается к нему с выражением непреклонности в лице.
– У меня строгие приказы, полковник. Кажется, я довел их суть до вашего сведения. Террористов следует допрашивать, где только возможно, и… казнить в местах преступлений.
Устанавливается неловкое молчание, затем майор резко завершает разговор:
– Должен попросить вас немного…
Командир полка поворачивается на каблуках, не произнеся ни слова.
Майор определенно добился своего. Теперь никто не может сомневаться, что он получает приказы прямо из штаб-квартиры СС в Шарлоттенбурге. Веселый светловолосый майор входит, вероятно, в состав штаба Брандта. (Рудольф Брандт, адъютант Гиммлера, штандартенфюрер СС. Командовал «айнзатцгруппами». Это были мобильные подразделения, придаваемые каждому армейскому корпусу вермахта. Офицеры «айнзатцгруппы» имели фактически неограниченную власть даже над вышестоящими офицерами СС или вермахта. – Ред.)
Лесной пожар усиливается. Штресслинг с опаской посматривает в сторону деревьев, затем оглядывается, словно ищет кого-то.
Из строя выходит унтер и отдает честь.
– Фаллест, я видел твою отличную работу чуть раньше, – рычит Штресслинг.
На его лице мелькает ироническая усмешка, но быстро исчезает.
– Веди сюда своих солдат, – резко приказывает майор. – С оснащением. И побыстрей, Фаллест!
В одно мгновение появляется взвод огнеметов. Солдаты бросают удивленные взгляды.
– Цилиндры заряжены? – В ответ на утвердительный кивок унтера майор говорит: – Испытай один из них, Фаллест. Эти чертовы мужики, должно быть, замерзли, сидя задницами на снегу.
Фаллест пристально на него смотрит, не понимая. Штресслинг, не утруждая себя объяснениями, подает знак солдату, стоящему напротив.
– Приведи сюда одного из этих свиней. У них нужно отбить охоту стрелять в нас. Им будет весело.
Он вдруг замечает солдат, которые с особым интересом смотрят в сторону двух полуголых женщин, лежащих на снегу.
– Эй, блудливые псы! – кричит майор. – Это вам не бордель. Марш отсюда к чертовой матери!
Солдаты расходятся, но почти сразу останавливаются и возвращаются назад. Они с любопытством ожидают момента, когда русские будут умирать.
Солдат выводит одного из пленных на свет. Пленный в полубессознательном состоянии. Его тащат под луч прожектора.
– Он определенно хочет согреться, – говорит Штресслинг. – Разбудите его!
Эсэсовцы становятся на колени и натирают лицо партизана снегом. Тело русского сотрясается крупной дрожью. Он лежал на снегу более получаса. Кажется, это добило его без помощи офицера СС.
Тот снова задает вопросы:
– Кто ваши начальники?
Пленный открывает глаза. Видимо, хочет что-то сказать. Но затем снова падает на землю в полном изнеможении. Только глаза выдают какое-то подобие жизни. Но в них столько непреклонности, что Штресслинг понимает безнадежность попыток получить ответ.
Он подзывает эсэсовца из взвода огнеметов.
– Покончим с этим. Мы достаточно долго с ним повозились.
Нижняя губа майора искривляется в некоей пародии улыбки.
– Он свое получил. Не важно как. Но он должен послужить примером для других.