Черный нарцисс

Вербинина Валерия

Лиза вздохнула.

– Как ты меня нашла? – спросила она. Вроде бы совершенно будничным, незаинтересованным тоном.

– Вычислила адрес по номеру. Интернет, знаешь ли, творит чудеса.

Улыбка тронула плотно сжатые губы одноклассницы.

– Ну, идем, – сказала Лиза, поднимаясь на ступеньку.

Виктория коротко мотнула головой.

– Нет, – сказала она, – поговорим снаружи. Я… я спешу, а там кафе напротив, и народу мало. Идем туда, хорошо?

По виду Лизы было совершенно понятно, что у нее нет никакого желания разговаривать с Палей – ни

у себя дома, ни в кафе, ни вообще в этой жизни. Но Виктория уже спустилась на несколько ступенек и, взяв Лизу под локоть, словно они были закадычными подругами, с широкой улыбкой повела ее за собой.

По правде говоря, чтобы взять поэтессу под руку, Виктории понадобилось сделать над собой значительное усилие, и она искренне надеялась, что при этом на ее лице ничего не отразилось. Однако главное было сделано: она увела Лизу за собой, и они шли в людное место, где Виктории, по крайней мере, нечего было опасаться.

– Ну и о чем мы будем разговаривать? – не без иронии осведомилась Лиза, когда они наконец пристроились за шатким столиком.

– О поэзии, – ответила Виктория. И это, кстати сказать, было правдой.

Однако сначала им пришлось отвлечься на официанта, который спросил, что угодно посетительницам. Зная, что в России нельзя просто сидеть в кафе без заказа, иначе нарвешься на грубость, Виктория попросила принести две пиццы и два кофе.

– У меня нет с собой денег, – равнодушно сообщила Лиза, едва официант отошел. – Да и еда здесь никакая.

– Я заплачу, – отозвалась Виктория. – Кстати, ты не могла бы мне объяснить вот это?

Она достала из кармана листок с текстом, распечатанным на принтере, и протянула его Лизе. Поэтесса кротко вздохнула.

– Что это? – спросила она, а листок не взяла.

Виктория усмехнулась и продекламировала:

Два незнакомых человекаРебенка под руки велиНа эшафот босым по снегуИ громко пели: «Ай, люли!..»Был долог путь по лабиринтуНеверной памяти моей,Я забывал свои обидыИ боль давно минувших дней…

На лице Лизы ровным счетом ничего не отразилось, когда она услышала эти строки.

– Это окончание того стихотворения, которое ты читала на вечере, – продолжала Виктория, глядя ей в глаза. – Написано в 1973 году давно умершим человеком. Нехорошо, Лиза.

Она хотела сказать что-то еще – про воровство и восьмую заповедь, раз уж пришлось к месту, но осеклась. Напротив нее сидела все та же ее бывшая одноклассница, в смешных деревянных бусах и балахоне вместо платья, но это уже была не Лиза. Виктория не слишком жаловала фантастические романы – по крайней мере, современные, – но тут ей пришло на память обычное их клише, когда герой видит, что в его давнего знакомого вселился кто-то чужой, и в момент прозрения сквозь лицо этого человека как раз и проглядывает лик чужого.

Сейчас напротив

нее сидел чужой, принявший облик Лизы, мечтательной девушки, которая любила читать и писала стихи, совершенно, впрочем, беспомощные. Но не в стихах было дело, а в том, что Виктория банально испугалась.

Она увидела истинное лицо Лизы, ее настоящие глаза. И глаза эти были холодные и жестокие, и смотрели они на нее оценивающе, словно на какое-то докучливое насекомое, которое так и подмывает раздавить.

Должно быть, Лиза сама поняла, что выдала себя. По крайней мере, она притушила свой убийственный взгляд и отвела глаза.

– Твою мать, – сказала она. И затем, не без вызова: – Ну и что?

Ну и что, в самом деле? Подумаешь, присвоила чужие стихи, эка невидаль в стране, где воровство давно уже сделалось нормой жизни…

– Ты нам врала, – сказала Виктория, чувствуя холод под ложечкой. – Никакие стихи ты давно уже не пишешь. То, что ты читала на вечере, – это твои школьные опусы… не зря мне показалось, что я уже их слышала… А это стихотворение и вовсе чужое. Но ты выдаешь себя за поэтессу… очень убедительно, надо сказать. И твоя одежда, и твое поведение, и твои монологи… И поскольку все всегда знали тебя как поэтессу, возникает впечатление, что ты совсем не изменилась. Но в жизни так не бывает… хоть в чем-то человек должен перемениться…

Виктория осеклась. А что, мелькнуло у нее в голове, если она банально ошиблась по поводу Лизы и та не ведет никакой двойной игры, а попросту умалишенная? Известно ведь, как немилостиво обходится судьба с теми, кто любит искусство, не отвечающее им взаимностью…

– Да, – протянула Лиза устало. – Поделом мне… Ведь я была уверена, что никто не поймет, что эти стихи – не мои. Кому сейчас нужна поэзия… – Она покосилась на Викторию. – Ты уже говорила кому-то? Ну, по поводу меня?

Глава 25

Подошел официант, неся тарелки с пиццей. И, по правде говоря, Виктория была рада его появлению.

– Нет, – сказала она, когда официант удалился. – Пока я никому ничего не говорила. Но я бы хотела услышать кое-какие объяснения.

– Объяснения чего?

Виктория поморщилась.

– Как будто ты не понимаешь… Эти убийства – ты имеешь к ним отношение?

– Нет.

Конечно, Виктория гениально задала вопрос, в духе болванов-оперов из популярных сериалов: «Скажите, Иван Иваныч, уж не вы ли стукнули топором свою благоверную, Марью Петровну?»

И, поняв это, она рассердилась на себя. Будь это ее роман, она бы просто переписала эпизод сначала. Но в жизни черта с два что перепишешь…

– Почему ты выдаешь себя за поэтессу? – в лоб спросила Виктория.

– А тебе-то что?

– Ничего. Просто, по-моему, это гениальный камуфляж, чтобы никто ничего не заподозрил. Типа женщина не от мира сего, которой можно не опасаться…

Лиза как раз посыпала пиццу солью, и ее рука на долю секунды замерла над тарелкой. «Неужели я угадала?!» – в смятении подумала писательница.