Черный охотник (сборнник)
Шрифт:
В продолжение весны и лета 1759 года Джимс наблюдал за тем, как все теснее и теснее охватывала паутина последнюю твердыню французов — Квебек. Туанетта была убита в мае 1756 года, а в мае 1759 года Джимс увидел берега Монморанси, высокие скалы Квебека, столько времени господствовавшего над Новым Светом. Четыре месяца спустя в памятное 13-е сентября, день, чреватый событиями, которых не забудет история, он стоял уже на равнинах Авраама.
Глава XX
Было десять часов утра, когда настала решающая минута. На заре было туманно,
А в то время, когда маленький отряд английских добровольцев подбирался, крадучись, под прикрытием ночного мрака к Квебеку, начальник охраны города, французский офицер Зергор, спал крепким сном, так же, как и вся его стража. В его руки рок предал судьбу Новой Франции. Но он был убит еще раньше, чем успел протереть глаза от глубокого сна.
Двадцать четыре добровольца взобрались по стенам со стороны реки, хватаясь за кусты, цепляясь за каждый выступ скал, припадая лицом к земле, продвигаясь лишь по нескольку дюймов в минуту. Безымянные смельчаки переиначили в эту ночь старую карту мира. Они проложили дорогу главным силам, и тогда тонкой струйкой, точно муравьи, потянулись красные мундиры по открытой для них тропе.
Джимс находился в своем батальоне, прибывшем на поле битвы в шесть часов утра из лагеря на берегу Сен-Шарль. Лежа на земле, он следил за тем, как все росли и росли силы англичан, превращаясь из муравейной кучи в могучую гору. Вокруг него расстилались равнины Авраама, и он думал о том, что не кто иной, как прапрадедушка Туанетты, окрестил так эту местность. Мало-помалу им начало овладевать чувство покоя, точно близился момент, когда ему суждено было наконец найти то, чего он искал вот уже несколько лет.
На глазах у Джимса англичане группировались и строились в боевой порядок. Семь часов… Восемь… Девять… Позади него мчался введенный в заблуждение Монкальм, спеша через мост, опоясывавший реку Сен-Шарль. На окраине равнины находился генерал Вольф, этот поэт и философ с лицом мальчика, готовившийся к славе или смерти. На узких улицах города расположились орды индейцев, раскрашенных в яркие цвета, отряды изможденных, изголодавшихся, обманутых канадцев, готовых в последний раз отстаивать свои дома, французские батальоны в белых формах со сверкающими штыками, много недель уже получавшие голодные пайки, но горевшие желанием постоять за Монкальма.
Равнина купалась в теплых лучах солнца, точно огромный ковер, отливавший всеми красками осени — зеленью на золотом. Можно было уснуть, будучи убаюканным этим невозмутимым покоем, негой теплого дня и бездонной синевой неба. Джимс закрыл глаза, и перед ним поплыли знакомые образы — Туанетты, отца, матери, Эпсибы Адамса. Здесь почти полтора века тому назад паслись стада Авраама Мартина, прапрадедушки Туанетты. И Джимсу казалось, что он очутился на знакомой земле, по которой ступали когда-то его ноги, на которой жила его душа. Он слышал ласковый шепот земли, к которой с нежностью прикасались его руки, точно лаская пальцы Туанетты.
В городе зазвонили колокола. Новая Франция молила о победе. Монкальм ждал подкреплений, которые так и не явились. Заиграли трубы, загрохотали барабаны, гордо развевались знамена. Полторы тысячи
Десять часов…
Что-то порвалось, очевидно, в душе Монкальма. Его трезвое суждение изменило ему. Он отдал роковой приказ наступать, и результатом его был триумф английского оружия.
Французы построились пятью густыми колоннами, — четыре белых и одна синяя. Англичане стояли длинной крепкой стеной в шесть человек шириною. Между противниками лежало совершенно ровное пространство. Вздумай англичане пойти в атаку, и в историю были бы занесены другие страницы. Но англичане ждали, а в наступление пошли французы.
Среди наступавших был Джимс Бюлэн. Уже в самом начале он был ранен в плечо, и кровь горячей струей текла по его пальцам. Он не испытывал никакой боли. Какая-то странная сонливость охватывала его, в то время как он шел вперед, подвигаясь в атаку. Он видел, как Монкальм объезжал свои ряды, поощряя их и воодушевляя личным примером. Он видел его зеленый, вышитый золотом мундир, сверкающую кирасу у него на груди и слышал его вопрос, обращенный к солдатам: «Не хотите ли немного отдохнуть перед боем?» И повсюду слышался один ответ: «Мы никогда не чувствуем себя усталыми до боя!»
Сорок-пятьдесят шагов вперед, затем остановка. Потом снова вперед, затем опять остановка. Так велось в те дни наступление на открытом месте. При каждой остановке солдаты стреляли, заряжали ружья и снова подвигались вперед. Но красная линия противника, вопреки всем правилам войны, еле шевелилась и продолжала стоять стеной. Правда, в стене образовались пробоины, там, где люди падали, залитые кровью, но те, что оставались, не делали ни малейшего движения и ждали, держа наготове свои двустволки.
Дрожь пробежала по рядам французов. Дыхание начало с шумом вырываться из груди. Нервы напряглись до последнего предела. А над равниной Авраама тихой мелодией разносился в воздухе звон колоколов.
Снова наступающие остановились, и на этот раз не более чем в ста шагах от редеющих рядов англичан, но те все еще не трогались и не стреляли. Сосед Джимса вдруг расхохотался, словно его мозги не выдержали напряжения. Из груди другого вырвался хриплый звук, точно ему нанесли внезапно удар. Джимс делал огромные усилия, стараясь овладеть собой. У него вдруг зародилась в голове забавная мысль: возможно, что в конце концов боя вовсе и не будет.
И потом он услышал, как его окликнули по имени. Это был голос матери. Он отозвался и бросился бы вперед, если бы его не оттянули назад чьи-то руки. Позади себя он услышал шепот: «Сошел с ума!» Он протер глаза, чтобы отогнать наваждение, и выронил ружье. Его зрение прояснилось. Он увидел красную линию противника, открытое пространство, отделявшее его от англичан, и между французами и англичанами какое-то существо…
Те, кто смог пережить этот день, никогда не забудут того, что им привелось увидеть. Это записано в истории и французов и англичан. В продолжение нескольких секунд противники смотрели не друг на друга, а на собаку. Да, на старую, тощую собаку, которая проходила между врагами, хромая, так как одной ноги у нее недоставало.