Черный парус беды

Повесть

Глава первая

Все. Приплыли.

Я тряхнул головой, но чище и просторнее в ней не стало. В глазах суетились какие-то мушки, и почему-то серебряные, с отливом. А во рту… во рту было такое, ну, как бы сказать? Словно кошки нагадили, но не по большому, а по маленькому. И еще эта шишка на затылке…

– Ты как?

Вид у Милы был аховый. Растрепанная, жилет порван. Но спокойная, как мамонт, как мамонтиха то есть.

– Нормально, – кивнул я, солгав на все сто процентов. Чувствовал я себя преотвратно, да по-другому и быть не могло. Но это ничего. Спасибо – жив, а что здоров – дело третье.

– Где все?

Прежде, чем ответить, Шелестова посмотрела по сторонам, словно хотела пересчитать всю нашу команду. А считать-то оказалось и некого.

– Не знаю.

Я хотел подняться, но не смог. Голова закружилась, проклятые мухи совсем озверели, те еще дрозофилы, так и множатся, так и множатся. Я перевернулся на живот, уперся руками и оторвал себя от земли. Со стоном и скрипом. За такую немощь в былые времена прапорщик Залога меня бы со свету сжил. Я бы у него сутки напролет упор лежа принимал!

Подтянув колени, я утвердился на четырех точках и только хотел продолжить движение дальше и вверх, как меня вывернуло наизнанку. Сначала выплеснулась вода с зеленоватой пеной, потом стало корежить на сухую. Все-таки большую часть океанской водицы я выдал ночью, прежде чем то ли заснуть, то ли сознание потерять. Второе – вернее. Не помню, чтобы мне что-нибудь снилось, даже завалящего кошмара какого. Значит, и не было его. Значит, вырубился я основательно.

Прокашлявшись и прочихавшись, я взглянул на Милу. Она смотрела мимо меня – в сторону моря, и глаза ее были, как осколки плохо вымытой молочной бутылки – мутные.

Я сглотнул: вот же, давно нет в моей жизни ни комвзвода Залоги, ни молока в бутылках, сплошь в картоне, а помнятся и тот, и те. Я сглотнул еще раз. Горько, а все же не так мерзко, как раньше. Притомились киски, ну, хоть какой-то позитив.

Дождавшись, когда в голове прояснится окончательно и бесповоротно, я поднялся на ноги. Колени дрожали, плечи не желали распрямляться, но все же я вновь стал существом прямоходящим. И это было отрадно.

– Стою, – сообщил я Миле, но она и головы не повернула. Тогда я тоже стал разглядывать «Золушку».

Когда я увидел эту яхту в порту Кофреси, это неподалеку от города Пуэрто-Плата, то подумал, что имя ей дано не самое удачное. Назвали бы «Белоснежка» или «Рапунцель», прости Господи, все точнее было бы, потому как Золушка большую часть сказки замарашкой проходила. А тут… Яхта, на которой мне предстояло пересечь Атлантику, была, что называется, с иголочки: белоснежная, с небольшой, изящных очертаний рубкой, великолепной тиковой палубой. От яхты прямо-таки разило благополучием и самодовольством, ну, и большими деньгами, естественно. Конечно, я знал, что Федька Полуяров человек состоятельный, вернее, отец его, но что настолько – не предполагал. Роскошь, одно слово. Доступная взорам.

Сейчас же «Золушка» являла собой жалкое зрелище, впервые всецело оправдывая свое имя. Яхта застыла в самом невероятном положении: корма вздернута, корпус под наклоном градусов тридцать… А вот мачта уцелела, хотя стоячий такелаж в беспорядке. Хорошо немцы лодки делают, с запасом.

Тут накатила волна – покрупнее тех, что прежде облизывали берег. Волна ударилась о торчащие из воды скалы, подняв фонтаны брызг, а потом врезалась в борт яхты. «Золушка» вздрогнула и наклонилась еще больше – вперед, и накренилась – вбок. Гик 1 , до того едва лишь касавшийся воды, погрузился в нее.

Яхта лежала на камнях, точнее, на каменной платформе шириной метров двадцать. Справа и слева, судя по цвету воды, было глубоко. Но говорить о том, что «Золушке» не повезло, я бы не стал. Ее бы все равно разбило – не о платформу, так о берег, тут валунов достаточно, не помилуют.

Но что случилось, то случилось. Ночью шальная волна подняла яхту над иззубренным краем платформы, а потом со всей дури швырнула вниз.

Этот удар я помню.

Видно толком ничего не было, сплошь серая муть из ночной черноты и хлопьев пены, которую ветер срывал с гребней волн. Глаза мне были не помощники, зато о происходящем докладывал желудок. Сначала, сжавшись и заёкав, он проинформировал: вот, поднимаемся, сейчас взлетим. Потом, шмыгнув куда-то в район крестца, дал знать, что через миг – кратчайший и решающий – нас так приложит, что никому мало не покажется. Как раз наоборот: покажется много и всем.

Так и произошло. Грохот, треск, крики.

Громче всех кричал Федька.

Джон продолжал командовать, наивно полагая, что экипаж дружно кинется исполнять его приказ по демонтажу контейнера со спасательным плотом. Ага, как же.

Яхту тащило по камням. Шансов у нее не было. А у нас были. Берег – вот он, рядышком. Доплыть бы только. Или вброд добрести.

Над моей головой пронесся гик. Не останься я в кокпите 2 , будь на палубе, куда призывал нас Джон, гик мог запросто размозжить мне затылок. Хотя, должен заметить, лобные доли у меня не крепче.

В общем – пронесло. Помилуйте, ничего неприличного, хотя и по-неприличному могло быть. Запросто.

А другие как? С ними что?

Джон был у штурвала и даже пытался рулить.

Чистый пытался помочь ему в этом бессмысленном деле.

Федор кричал. За мгновение до «девятого вала» он выбрался на палубу и пополз на бак. Может, якорь хотел бросить? Глупость несусветная, но с него станется.

Что касается Милы и Пети Козлова, они оставались в каюте. Туда они ретировались несколько часов назад, хотя Джон заверял их, что в кокпите и безопаснее, и не так страшно.

В этот момент огромная новая волна накрыла яхту. За ней еще одна, и еще. Сколько продолжалось избиение «Золушки», сказать не возьмусь. Может, десять минут, может, час, а может, и два. Все смешалось, как в доме Облонских. А потом обломилось, как в доме Смешанских: волны вдруг перестали терзать «Золушку», бросив ее на камнях с задранной кормой и спутанным такелажем.

– Сели! – прохрипел Джон. – На берег надо выбираться. Федор, ты живой?

Ответом на зов Джона был срывающийся голос Полуярова: