Черный Пеликан
Шрифт:
Как-то раз, лет через двадцать после стремительной ночной скачки, Лорена и ее муж, полковник Жан-Луи Пиньоль, прибыли из Парижа в Биарриц для двухнедельного отдыха на море. Лорена чувствовала себя неважно – от плохой дороги у нее сделалась мигрень – а Жан-Луи, вновь проигравший в карты два дня назад и еще не признавшийся в этом жене, и вовсе был не в духе. Едва войдя в номер, он растянулся на диване, объявив, что намерен отдыхать до вечера, а Лорена пошла прогуляться, радуясь случаю побыть в одиночестве. Она пересекла площадь и вышла к набережной, привычно удивляясь пестрой безвкусице курортных лавок после торговых рядов Парижа, вдыхая запах моря, моментально изгнавший головную боль, разглядывая разодетых прохожих и поспешно отводя взгляд, если кто-то норовил встретиться с ней глазами. Через полчаса она дошла до южного края променада, постояла несколько
Внезапно до нее донеслась незнакомая речь, и она отметила, удивившись, что понимает чужие слова, а потом ее осенило: трое молодых мужчин, стоявшие у телег, образующих маленький импровизированный рынок, говорили на баскском наречии, которое она не слышала много лет. Лорена побледнела и в волнении закусила губу – ей показалось вдруг, что детство возвращается, еще чуть-чуть и можно будет убежать по горной тропе в места, которые знает она одна, спрятаться среди деревьев и камней, спуститься к морю и ловить языком соленые брызги… Что с того, что мужчины замолчали и смотрят на нее недоуменно? Она невидима, никто не учует ее следов, кроме хищных птиц, но и те не принесут ей вреда – они давно поделили пространство и не мешают друг другу… Парижский дом, каменные бульвары, Жан-Луи в гостиничном номере – какая чушь, там же некуда ступить, там так тесно!..
«Желаете что-то купить, мадам?» – спросил наконец один из мужчин, приподняв шляпу. «Нет, нет, спасибо», – рассеянно ответила Лорена по-баскски и мужчины переглянулись в удивлении, но она не замечала ничьих взглядов. Ей хотелось остаться с ними, продавать шерсть и мед редким покупателям, болтать на странном языке, похожем на птичий, смеяться и грызть дикие орехи, не заботясь ни о чем другом. Потом она почувствовала и другое желание – подойти к любому из них и уткнуться лицом в грудь, чтобы он бросил ее на телегу и победил больно и властно, заставив дрожать от стыда и от страха, а не от наслаждения, как галантный Жан-Луи, единственный мужчина, которого она знала в своей жизни. Ноздри ее раздувались, и голова кружилась – ее манил, словно наяву, запах свалявшейся овечьей шерсти и выделанных кож, запах тела, разгоряченного работой, запах дерева и дегтя, травы и скал. И она знала, что этого не будет никогда – ни беспечных дней и пастушьих разговоров по вечерам, ни стыдной дрожи на дне телеги, ни гортанных приказов, ни грубых ласк. Она отвергнута, ее стражи не простят ее, и не простят эти мужчины, они злопамятны и твердолобы, как злопамятен ее отец, не ответивший ни на одно из покаянных писем, и ее любимые скалы, походящие на сантандерский сыр, превратившиеся в безучастный контур у горизонта, и ее тропы, и цветы-однодневки, растущие чуть ли не на голом камне, и ручьи, чарующие как музыка, и все, все, все, до чего больше не дотянуться ни во сне, ни в мечтах.
«Отвергнута», – шептала она неслышно, откуда-то из глубины подступало рыдание и возвращалась мигрень, на глаза навернулись слезы – растерянные и злые. «Что с вами, мадам, – участливо спросил один из мужчин на плохом французском, – вам плохо? Вас проводить?» Добряк, подумала Лорена, все они добряки, пока не доходит до главного, до мольб и стонов души, но стоит разоткровенничаться и выказать слабость, как тут же – неприступный холод и глухота. Неписанные правила главнее всего, свод приличий – самая надежная твердь… Будь вы прокляты все, вскричала она про себя, а вслух проговорила лишь: – «Спасибо, мне уже лучше», – и пошла прочь, желая больше всего на свете сию же минуту оказаться в Париже…
«Да, в Париже, – рассеянно закончил Арчибальд, – Париж всеобъемлющ, ей там самое место – прийти ко мне в студию, сесть у окна вполоборота, позировать терпеливо, часы и часы, не меняя наклона головы… Впрочем, в Париже я не написал почти ни одной картины», – он схватил ломоть ветчины и запихал его в рот.
«Но эта женщина… Портрет… Она и есть Лорена?» – спросил я с жаром, быть может лишь чуть неискренним, но Арчибальд тут же почуял подвох, сморщился и замахал руками. «Бросьте, – сказал он сердито, – не старайтесь казаться непонятливей, чем вы есть, я не поверю все равно. Лорена, Нина, какая разница, она вполне может оказаться Ниной, а это совсем другое дело и другая история…»
В это время вновь заскрипела дверь, прерывая его на полуслове, что-то упало и стукнуло в прихожей, и послышалось испуганное лопотание Марии. Затем высокий голос спросил: – «Позволите? Я там, правда, разбил уже что-то…»
«О, – вскричал Арчибальд, – вот и Немо! Умеет быть удивительно неловким, но вовсе не всегда, как кто-то мог бы подумать. Пойдемте, пойдемте знакомиться», – и ринулся ко входу в студию, увлекая меня за собой. У дверей стоял невысокий круглоголовый человек лет сорока в очках с массивными линзами и застенчиво улыбался. Он был небрит и наполовину лыс, производя впечатление несколько опустившегося интеллигента, привыкшего к насмешкам. Он и сейчас, казалось, терпеливо ждал, какую шутку отмочит над ним общество, готовый не защищаться, но скорее посмеяться над собой вместе со всеми, и я решил было, что это постоянная мишень для арчибальдовского злословия, но в этот миг из-под толстых стекол блеснули снизу-вверх острые зрачки – несколько наискось, наугад прощупывая пространство, как язык ящерицы – и сразу стало ясно, что я ошибся или по крайней мере несколько поспешил с выводом.
Арчибальд представил меня с нарочитым пафосом, и вошедший тут же принялся мять мне руку потной ладонью, приговаривая: – «Польщен, польщен…» Я пытался заглянуть ему в глаза, но линзы нещадно аберрировали, и цель ускользала, так что, не зная на чем сфокусироваться, я стал смотреть на его широкий гладкий лоб, в котором можно было отразиться, как в зеркале. Арчибальд дождался, пока новый гость окончательно сконфузится от собственного горячего радушия, и сказал вздохнув: – «Ну а это – Немо. Прошу, как говорится, любить и жаловать», – и пошел обратно к портрету и столику с едой. Мы с Немо смущенно потоптались на месте и поплелись за ним, сделав несколько безуспешных попыток пропустить друг друга вперед.
«Ну что ж, – разглагольствовал Арчибальд, разливая джин по стаканам, причем третий стакан, как по волшебству, объявился среди тарелок незаметно для меня, – что ж, теперь, как выразился музыкальный классик, их стало трое. Событие это исключительное, и недооценивать его не стоит, тем более, что трое – это традиционный состав просвещенной верхушки всех забытых богом мест. Вспомните, ‘в деревне было три образованных человека – врач, священник и учитель’, и это в общем почти про нас, потому что Немо – не кто иной как врач. Вам, Витус, я предлагаю самостоятельно решить, кто из оставшихся подходит на роль священника. Я к ней не стремлюсь и настаивать не буду, хоть бесспорно в чем-то она представляется более лестной – наместник так сказать и вообще…» – он поднял стакан и мы, преисполненные торжественности, сделали то же самое. Немо одним духом осушил едва ли не треть, после чего закашлялся и стал вытирать выступившие слезы. «Ваш джин, Арчи, чертовски хорош, но я никак не могу привыкнуть к крепким напиткам, – сказал он виновато, – а что до священника, то решать конечно не мне, но вы, должен заметить, никак не годитесь в учителя – уж слишком нетерпеливы. Так что, думаю, выбора нет…» – он взял маслину и аккуратно ее сжевал.
«Скажите пожалуйста, – обиделся Арчибальд, – нетерпелив и не гожусь… Годитесь ли вы во врачи, Немо? Признайтесь-ка нам как на духу, тем более что вы уже признавались – годитесь? Ведь Немо не всегда был врачом, – обратился он ко мне, – начинал он с этих, окаменелостей и прочего, или как их там?..»
«Физика и химия минералов, почетный магистр, – отрекомендовался Немо, покраснев, – но на врача я в самом деле учился, право не понимаю, что вы хотите сказать».
«Ах, да ничего я не хочу сказать, – откликнулся Арчибальд раздраженно, – отчего вы всегда так занудны? Мы вообще говорили не о вас, а о портрете – вот портрет, посмотрите».
Немо послушно встал, подошел к картине и рассматривал ее несколько минут, причем на лице у Арчибальда, отвернувшегося в сторону, я подглядел всю ту же судорогу нетерпеливого ожидания, а потом вернулся к нам и сказал, чуть заикаясь: – «Да, да, портрет превосходен. Мне очень нравится, очень… Только я хотел бы спросить – если можно, конечно, а то к вам все вопросы получаются невпопад – я хочу спросить, кто эта женщина, откуда она, ну и прочее – о чем это, понимаете?»
Арчибальд захохотал пьяным смехом и победительно посмотрел на меня. «Ну что еще тут прибавишь?» – читалось в его взгляде, и я смешался отчего-то, в первый раз за вечер почувствовав себя неловко. «Эта женщина, – сказал он с расстановкой, – про нее есть история, я как раз рассказывал тут до вас. Эта женщина – ее могли бы звать Нина…»