Черный смерч (илл. А. Кондратьева)
Шрифт:
— А насчет того, чтобы урегулировать ваш должок Черному Бру? — сказал Дрэйк.
— Бру? — закричал голос в трубке. — Бру? Да ведь Бру давно похоронен!
— Но у него есть наследники.
— Не знаю никаких наследников…
— Зато они вас знают… и хорошо… Значит, война? — спросил Дрэйк.
Последовало длительное молчание.
— Приходите в семь вечера ко мне домой, — ответил недовольный голос.
В назначенный час Дрэйк был у Пата Рушпета.
Красивое, дородное лицо, большой лоб, широко открытые,
— И вот гангстеры приходят ко мне, они требуют деньги — с меня, профсоюзного деятеля, деньги! Но что я имею? Небольшое жалованье! Что такое жалованье? Тысячи несчастных бедняков-рабочих собирают свои гроши, отрывая от полуголодных детей, дают мне через профсоюзную кассу и говорят: «Пат Рушпет, ты один из чисто американских профсоюзных боссов, ты лучше тех, кто организует стачки, ты умеешь ладить с заводчиками! Возьми часть того, что мы заработали потом и кровью, возьми, наш вождь, наши взносы, удели часть себе за свою адскую работу и сделай нас людьми. Добейся у хищников-капиталистов хотя бы нормальных условий труда и оплаты». И я борюсь за них, за рабочих, не жалея жизни. Не гроши бедняков, а их страдания воодушевляют меня на борьбу. Я хочу, чтобы американцы были первыми.
Услышав смешок Дрэйка, Рушпет на минуту опешил, но потом закричал:
— А вы, вы, гангстеры, хотите урвать у меня, у моих детей то, что рабочие дали мне! Вы…
— Довольно! — зло сказал Дрэйк, — Я не за тем пришел, чтобы слушать ваши басни! — Он встал так стремительно, что стул опрокинулся. — Я не мальчик, каким вы меня считаете! Сколько вы получаете жалованья за профработу? Сколько вы платили Черному Бру?
Рушпет замялся.
— Я подскажу вам: Черному Бру вы платили десять тысяч. А за последние шесть лет не платили ничего. Так? Ну?
Рушпет молчал.
— А откуда вы их брали, десять тысяч, для Бру, если зарабатывали десять тысяч в год?
— Я работал. Я дополнительно зарабатывал статьями, докладами. Я платил эти деньги Бру, но я и моя семья голодали… Да, мистер, голодали!..
— Вы не станете отрицать, что в это же время вы себе купили дорогой автомобиль?
— Мне его подарили.
— А дача в Палм-Бич?
Рушпет испуганно посмотрел на Дрэйка.
— Она не моя, — тихо сказал он.
— Вы хотите сказать, что так как профсоюзному деятелю неудобно покупать роскошный автомобиль — как бы чего не подумали рабочие, — то он просит друзей разыграть фарс подарка. А дачу в Палм-Бич покупает за свои деньги на имя отца жены и заставляет его подарить жене. Итак, сколько вы заработали за эти два года?
— Ну, тысяч… За два года?.. Тысяч… тридцать.
— Вы врете, великий Пат Рушпет… Можете своей благообразной личностью и болтовней обманывать доверчивых рабочих, но меня не проведете, я вас знаю. Уплатите нам сейчас же шестьдесят тысяч долларов и в дальнейшем каждое первое декабря вносите по десяти.
— Убейте, у меня нет таких денег!
— А если я вам докажу, что вы заработали больше тридцати тысяч долларов за два года, вы заплатите? О, неподкупный Пат Рушпет!
Дрэйк встал и заходил по комнате, чувствуя себя Наполеоном.
— Но я бедняк, бедняк! — твердил Рушпет.
— Сколько вы получили за срыв стачки на заводах Ридерса? — спросил Дрэйк.
— Я? Клевета! Я боролся!
— Да, вы чисто работаете под «папашу» рабочих. — Дрэйк вдруг разозлился и сердито закричал: — Только благодаря махинациям ты, Пат, ловко сумел продавать рабочих оптом и в розницу и нажил на этом бизнесе пятьдесят тысяч! Брось разыгрывать передо мной наивного! Не на того напал. Сам такой, и меня не проведешь. Где у тебя счетная машинка? Крути пятьдесят тысяч!
— Но это ложь!
— Я ведь не засчитываю те тысячи, которые ты получил за предательство в профсоюзе «индустриальных рабочих мира» много лет назад.
— Что вы болтаете! — испуганно воскликнул Рушпет.
— Ты сговорился с заводчиками и убил полисмена. Это дало властям случай разогнать забастовку. На суде ты свалил это убийство на рабочего. Чистая работа!
— Чего вы от меня хотите?
— Клади на счетной машинке пятьдесят тысяч. Вот… — и Дрэйк вынул из портфеля и бросил на стол пакет, — вот фотография твоей расписки в получении пятидесяти тысяч.
— Подделка! — закричал Пат Рушпет, держа в дрожащей руке фотографию.
— А вот фотодокумент. — И Дрэйк бросил на стол фото. — Ты получаешь деньги от Ридерса.
Рушпет вне себя схватил фотографию.
— Ничего не понимаю, — сказал он, — ничего!
— За поставку штрейкбрехеров во время забастовки на военных заводах и фабриках Армстронга ты получил по двадцать долларов с головы — сто тысяч долларов.
— Неправда…
— Сбрасываю двадцать тысяч твоим приспешникам. Щелкай восемьдесят тысяч.
— Но это много, — упавшим голосом сказал Рушпет и отложил на счетной машинке восемьдесят тысяч.
— За выдачу пяти рабочих — вожаков коммунистов — на заводе Шнеера, шестнадцати коммунистов на заводе Бимас, тридцати у Чаверса и за проданные фабрикантам забастовки рабочих, составление черных списков рабочих, для которых закрыт вход на все фабрики и заводы, за фальшивый материал для суда над коммунистами…
— Тсс… — прошептал Рушпет. Бледный и дрожащий, он подошел к дверям и прислушался, затем запахнул гардины на окнах. Челюсть у него тряслась, и он удерживал подбородок рукой, делая вид, что трет его по привычке. — Сколько? — сердито крикнул он.
— Всего за два года ты выдал семьсот шестьдесят двух рабочих-вожаков… За твою агитационную деятельность в пользу Атлантического пакта и новой войны…
— Сколько денег, сколько денег? — нетерпеливо закричал Рушпет.
— С головы по тысяче долларов, а всего…
— Нет, нет, нет! Сколько вам, черт возьми, надо? Вам?
— Я сказал: шестьдесят тысяч.
— У меня нет таких денег, — тихо сказал Рушпет и грузно сел в кресло.
— Я тебе напомню. Твоя вторая жена из Кубы, которая сейчас живет во Флориде и о которой твоя первая жена не знает, — а если узнает, то тебе не видеть больше дачи в Палм-Бич и фермы в Оклахоме, — так вот, пусть эта вторая жена выпишет мне чек на тридцать тысяч долларов из твоих пятидесяти, которые у нее хранятся. И, кроме того, ты дашь мне акции сталелитейных заводов, газоэлектрической компании и нефти на тридцать тысяч. Агентство Пинкертона все знает.