Черный треугольник
Шрифт:
Борин замолчал, насупился. Кажется, он жалел о своей откровенности. Лед официальности растаял, оставив розовую лужицу сентиментальных воспоминаний...
– А в кого вы играли после гимназии, Петр Петрович? - спросил я. - В Бертильона? Фуше?
– Не угадали, - покачал он головой. - После гимназии я играл в честного полицейского чиновника, который не берет взяток. Глупая игра, не правда ли?
– Возможно, - согласился я, - но зато оригинальная. Насколько мне известно, ни Видок, ни Пинкертон в нее не играли. Надеюсь, она вам еще не надоела?
Он кисло улыбнулся:
– Можете не беспокоиться. Уж лучше играть в честного полицейского,
– Откровенность за откровенность?
– Да. Что привело вас к революционерам? Ненависть к власть имущим, неудовлетворенное честолюбие или природная склонность к филантропии?
– Ни то, ни другое, ни третье.
– А что же?
– Тоже интерес к истории.
– Криминальной полиции?!
– Нет, к истории развития общества и классовой борьбы. Когда я понял несправедливость существующего строя, у меня появилось естественное желание способствовать его разрушению. Так я стал профессиональным революционером. Как видите, мои мечтания, в отличие от ваших, не оказались "пустыми": то, что должно было свершиться, свершилось.
– "Кто был ничем, тот станет всем"?
– Совершенно верно, Петр Петрович. И это закономерно, справедливо и разумно.
– Разумно... - повторил Борин. - Извините великодушно, но я позволю себе еще один вопрос. - Он снова воинственно выставил вперед свою бородку. Всю ту грязную пену, которая всплыла сейчас на поверхность, вы тоже считаете торжеством разума?
– Советская власть существует в России всего три месяца и несколько дней. Зачем же забывать об этом? А пена она и есть пена. Но во-первых, при большой волне она неизбежна, а во-вторых... Древние, как вам известно, утверждали, что Афродита родилась именно из пены...
Он ничего не возразил. Помолчал. Прикурил успевшую погаснуть папиросу, затянулся.
– Знаете, что самое странное, Леонид Борисович? Самое странное, что мы с вами, кажется, сработаемся.
– Не сомневаюсь.
– После разговора в ризнице у меня такой уверенности не было. А теперь...
– А теперь, если не возражаете, вернемся к делу, - сказал я.
– Да, да, разумеется. Дело - прежде всего.
Рычалов был бы им доволен: Борин понимал всю важность "самодисциплины". Впрочем, просто дисциплина ему тоже была свойственна в достаточной степени...
III
По распоряжению Рычалова я был освобожден от работы по Совету милиции и перебрался в уголовный розыск, где Дубовицкий выделил мне комнату.
Восторга мой переезд у него не вызвал. Но он старался изображать удовольствие от тесного общения со мной и беспрерывно ко мне наведывался. В конце концов я вынужден был сказать ему, что польщен таким трогательным вниманием, но не чувствую себя вправе пользоваться им. Это на него подействовало отрезвляюще.
По моему указанию начальником боевой дружины было проведено несколько облав, в которых участвовали Артюхин и Волжанин, успевшие если не подружиться, то, по крайней мере, притереться друг к другу. После одной из таких облав Артюхин торжественно принес мне еще три страза, имитирующие камни ризницы: астерикс "Схимник" с посоха патриарха Филарета, рубин-оникс "Светлейший" и бриллиант "Андрей Первозванный". Эти стразы были выброшены перед обыском на пол дежурки кем-то из задержанных. Кем именно - установить не удалось. Кербель подтвердил мое предположение, что стразы сделаны в той же манере и скорей всего тем же человеком. Кажется, неизвестный мастер наладил массовое производство фальшивых камней, рассчитывая на этом заработать. Но кто же этот мастер, черт побери? Как до него добраться?
Самым простым было бы, конечно, немедленно задержать Михаила Арставина, адрес которого сообщил нам Хвощиков, и старика Махова с Хитровки. Провести там и там обыски, допросить задержанных, устроить им, в случае необходимости, очную ставку. Но самое простое - не самое умное. Об этом свидетельствовал печальный опыт с допросом "вышеозначенного" Пушкова, которого пришлось выпустить, так и не добившись правдивых показаний. Ну, допустим, мы возьмем Михаила Арставина. А дальше? Если обыск на его квартире ничего не даст, то мы окажемся в глупейшем положении. Купеческий сынок сразу же сообразит, что, кроме умозрительных заключений, уголовный розыск ничем не располагает: ни свидетелями, ни вещественными доказательствами. Какой же ему резон в чем-то признаваться? Поэтому я предпочел выбрать другой путь установить за квартирой Михаила Арставина, а по возможности и за ним самим, постоянное наблюдение. Я рассчитывал, что Михаил Арставин рано или поздно, но встретится с "голландцем", Маховым или каким-либо иным путем даст нам возможность собрать компрометирующий материал и обнаружит свои связи.
Еще сложней было с Никитой Африкановичем Маховым. На Хитровом рынке пост наружного наблюдения не установишь. Да и подступиться к Махову было трудно. Махов считался на Хитровом рынке вторым после атамана человеком.
"Да-с, - говорил мне Хвощиков, который по ходатайству Борина был вновь зачислен в розыск, - с Никитой Африкановичем, смею вас уверить, не поиграешься. Уж я-то знаю. У Никиты Африкановича свой сыск, почище нашего. Сколько раз мы к нему ключи подобрать пытались - ан нет. Хитрый барыга, из песка веревки вьет..."
У Хвощикова, прослужившего в полиции добрых тридцать лет, были вечно воспаленные глаза старого алкоголика, великолепное знание преступного мира, длинный послужной список и страстное желание, по выражению Артюхина, "подкорячиться под новую власть". Возвращение в артель "Раскрепощенный лудильщик" ему не улыбалось, и он всеми силами старался быть полезным в расследовании ограбления ризницы.
Еще при допросе "вышеозначенного" Пушкова меня заинтересовало, какую роль в преступном мире играют подобные типы, паразитирующие на преступлениях. Теперь, когда я пытался протоптать дорожку к Махову, королю барыг, этот вопрос приобрел уже практическое значение.
"Без капитала, изволите знать, ни в чем не обойдешься, - с видимым удовольствием объяснял мне Хвощиков, - и в честной коммерции, и в преступлениях. Взломщику нужны инструменты, налетчику - оружие. Где раздобудешь? У хитрованских купцов. Те и за наличные продадут, и в кредит. А с краденым куда подашься? Опять же к ним. Хоть и за полцены возьмут, а все надежней, чем на толкучке. Вот денежки к ним и текут, когда ручейком, а когда и речкой полноводной..."
По его словам, среди хитрованской буржуазии были весьма состоятельные люди, доход которых, по сведениям полиции, достигал некогда десяти пятнадцати тысяч рублей в год. Наиболее богатые имели даже приказчиков и коммивояжеров, предлагавших товар своего хозяина (фомки, отмычки, колоды шулерских карт) провинциальному жулью. Некоторые, в том числе и Махов, открывали филиалы подпольных контор, лавок и скупочных пунктов в других городах.