Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)

Дюма-отец Александр

Мечты уносили Корнелиса все дальше, он говорил себе:

«Если в Голландии все успокоится к тому времени, когда мой тюльпан расцветет, хорошо бы раздать бедным и пятьдесят тысяч флоринов. Ведь и это много для человека, который, в конце-то концов, никому ничего не должен. А на оставшиеся пятьдесят тысяч я буду проводить опыты. Имея в распоряжении такие средства, я надеюсь сделать тюльпан пахучим. О, если бы мне удалось придать ему аромат розы, гвоздики или, того лучше, совсем новый, невиданный запах! Вернуть царице цветов ее природное благоухание, которое она,

должно быть, источала на Индийском полуострове, в Гоа, в Бомбее, в Мадрасе и на том острове, что зовется Цейлоном, где некогда, как говорят, был земной рай… Да, царица утратила былой аромат, пересев с восточного престола на европейский, но если я смогу возвратить ей эту потерю, какая слава меня ждет! Тогда я ни за что не променяю на жребий Александра Македонского, Цезаря или Максимилиана свое право быть Корнелисом ван Берле! – тут он снова воззрился на свои луковички: – Как они прелестны!»

И Корнелис забылся в блаженном созерцании, с головой погружаясь в сладчайшие грезы.

Внезапно звонок в его кабинете затрезвонил громче обычного – тот, кто его дергал, делал это как-то уж слишком резко.

Корнелис вздрогнул, прикрыл луковички ладонью и спросил:

– Кто там?

– Сударь, – доложил лакей, – это посланец из Гааги.

– Посланец из Гааги? Чего он хочет?

– Это Кракэ, сударь.

– Кракэ, доверенный слуга господина Яна де Витта? Хорошо, пусть подождет.

– Я не могу ждать! – раздался голос из коридора.

И в тот же миг Кракэ наперекор прозвучавшему приказу устремился в сушильню. Это почти насильственное вторжение так неслыханно противоречило укладу, принятому в доме Корнелиса ван Берле, что рука хозяина, прикрывающая луковицы, при виде вбегающего в сушильню Кракэ непроизвольно дернулась, отчего две драгоценные луковки из трех покатились одна под соседний стол, другая – в камин.

– А, черт! – буркнул Корнелис, бросаясь в погоню за своими сокровищами. – Так в чем дело, Кракэ?

– Вот в этом, сударь, – отвечал Кракэ, выкладывая лист бумаги на большой стол, где лежала последняя луковка. – В том, что вас просили прочесть это, не теряя ни одного мгновения.

Тут Кракэ послышалось, что на улицах Дордрехта мало-помалу поднимается шум, похожий на тот, который он недавно слышал в Гааге, и малый без оглядки пустился наутек.

– Ладно, ладно, любезный Кракэ, – пробормотал Корнелис, шаря под столом в поисках бесценной луковки. – Прочту я твою записку.

Настигнув луковицу, он положил ее на ладонь и, внимательно осмотрев, сказал:

– Хорошо! Одна, по крайней мере, целехонька. Чертов Кракэ, что на него нашло? Ворваться этаким манером в мою сушильню! Посмотрим теперь, что со второй.

И, зажав в кулаке луковицу-беглянку, ван Берле направился к камину, встал на колени и принялся кончиками пальцев прощупывать пепел, к счастью, остывший.

Вскоре он нащупал ее и удовлетворенно буркнул:

– Ага, вот она, – вгляделся с почти отеческим вниманием и заключил:

– Невредима, как и первая.

В то мгновение, когда цветовод все еще на коленях разглядывал вторую луковицу, кто-то затряс дверь сушильни так грубо и так бесцеремонно ее распахнул, что Корнелис почувствовал, как его щеки загорелись, к ушам прихлынула жаркая волна – дурной советчик, именуемый гневом, нашел путь к его сердцу.

– Это еще что такое? – возмутился он. – Кто-то здесь спятил, черт возьми?

– Сударь, сударь! – закричал слуга, врываясь в сушильню с лицом, еще более бледным и перепуганным, чем недавно Кракэ.

– Ну? – вопросил Корнелис, предчувствуя, что повторное нарушение всех правил не сулит добра.

– Ах, сударь, бегите, бегите скорее! – выкрикнул слуга.

– Бежать? Почему?

– Сударь, дом полон стражников!

– Чего им надо?

– Они ищут вас.

– Зачем?

– Чтобы арестовать.

– Арестовать? Меня?

– Да, сударь, и с ними судья.

– Что все это значит? – пробормотал ван Берле, сжимая в ладони свои две луковки и растерянно уставясь на лестницу.

– Они поднимаются! Идут сюда! – крикнул слуга.

– О мое дорогое дитя, мой благородный господин! – закричала кормилица, вбегая в сушильню. – Возьмите золото, драгоценности и бегите, бегите!

– Да как же мне убежать отсюда?

– Выпрыгнуть в окно.

– С двадцати пяти футов?

– Там шесть футов жирной, мягкой земли.

– Да, но я же упаду на тюльпаны!

– Неважно, прыгайте!

Корнелис взял третью луковичку, подошел к окну, открыл его, но мысль о том, как он попортит свои грядки, ужаснула его даже больше, чем высота, с которой пришлось бы лететь.

– Никогда, – сказал он, отшатываясь.

В это мгновение он увидел сквозь решетчатые перила лестницы солдатские алебарды. Кормилица воздела руки к небесам.

Что до Корнелиса ван Берле, надо отметить, к его чести – не как человека, а как цветовода, что бесценные луковки были сейчас его единственной заботой.

Он искал глазами, во что бы их завернуть, увидел листок из Библии, оставленный Кракэ, и, не вспомнив, откуда он взялся, завернул в него три луковки, спрятал на груди и замер в ожидании.

В тот же миг появились солдаты с судьей во главе.

– Вы доктор Корнелис ван Берле? – осведомился судья.

Он прекрасно знал молодого человека, но счел нужным соблюсти установленную законом формальность, что, разумеется, придает допросу характер весьма солидный и строгий.

– Да, это я, господин ван Спеннен, – ответил Корнелис, отвесив судье изящный поклон, – и вам это хорошо известно.

– В таком случае отдайте нам крамольные документы, которые вы прячете у себя.

– Крамольные документы? – вскричал Корнелис, ошеломленный столь диким обвинением.

– Ох, не притворяйтесь удивленным.

– Я вам клянусь, господин ван Спеннен, что абсолютно не понимаю, о чем вы толкуете, – настаивал Корнелис.

– Что ж, помогу вам освежить свою память, – сказал судья. – Отдайте нам бумаги, которые предатель Корнелис де Витт оставил у вас в январе прошлого года.

Догадка, подобная вспышке молнии, мелькнула на лице Корнелиса.