Черный всадник
Шрифт:
— Я осмелюсь напомнить повелителю правоверных и всему дивану вот о чем: в тылу наших войск до сих пор остаётся Запорожская Сечь, это проклятое гнездо гяуров-разбойников, смертельных врагов ислама… Их главарь Урус-Шайтан Серко, воспользовавшись тем, что во время войны Крым, Буджак и все Причерноморье останутся без войск, может напасть на поселения правоверных, как он уже делал это… Или же вырвется в море на своих судах-чайках и сожжёт приморские города Крыма и самой великой Порты.
— Мы не должны допустить этого! — сухо сказал султан, раздосадованный упоминанием о запорожцах, которых он не раз грозился уничтожить, стереть с лица земли, но живущих до сих пор и наносящих ему чувствительные и тягостные для султанского престижа удары. — Что думает предпринять великий визирь?
—
Великий муфтий удовлетворённо склонил голову, опять молитвенно сложил перед собою руки.
— Пусть славится имя пророка! Смерть гяурам!
— Великий султан, — вновь поклонился визирь Мустафа, — паша Галиль доносит из Камениче [52] , что гетман и князь Украины Юрий Ихмельниски не сумел завоевать доверия своего народа. Он сидит в Немирове, как на вулкане. Население восстаёт, бежит из Подолии… Однажды случилось так, что какие-то разбойники даже самого гетмана бросили в яму, в которой он держал преступников. И только Азем-ага освободил его оттуда… Я не жду от Ихмельниски никакой помощи, ибо гяурское войско при нем насчитывает всего сотню бродяг. А нам приходится держать там больше тысячи воинов, чтобы охранять его от повстанцев и от соблазна перекинуться к урусам или к полякам…
52
Камениче (турецк.) — Каменец-Подольский.
— А что, есть доказательства такого умысла?
— Пока нет, но…
— Прикажи паше Галилю и Азем-аге, чтоб не спускали глаз с него! Нам нужно его имя… Как приманка. Но если что-либо будет замечено за ним…
— Ясно, мой повелитель.
Султан встал, давая понять, что разговор окончен.
2
После похода на Крым Серко похудел, как-то поблек и быстро начал стареть. Под глазами залегли синие тени, на шее и лице резче обозначились морщины. А глаза, ещё до недавнего времени светившиеся молодецким блеском, вдруг погасли, померкли.
Никто не мог понять, что произошло с ним.
— Заболел наш батько, — перешёптывались казаки.
— Жаль старика, — сокрушались многие.
А те, кто был ближе к кошевому, рассказывали:
— Не спит ночами, стонет, молится… Просит бога принять его душу… Видать, отжил наш батько своё… Душа и тело хотят отдыха…
Однако грозные события, надвигавшиеся на родную землю, заставляли старого кошевого забывать про свои болезни и душевные переживания и заниматься военными и хозяйственными делами. Каждый день с раннего утра до позднего вечера он был на ногах: советовался со старшинами, писал письма, заглядывал в мастерские, где изготавливалось оружие, порох и ядра, в кожевенные и тележные мастерские, торопил плотников, которые чинили старые и ладили новые челны, проверял, сколько пороха, олова и оружия на складах, сколько муки и солонины в кладовых. С молодиками в лёгком чёлне объезжал Войсковую Скарбницу — ближайшие острова, где в потайных местах скрыта была запорожская флотилия, хранилось оружие и на которых за многие годы казаки построили небольшие укрепления, защищающие подступы к Сечи.
Как-то джура позвал к кошевому Арсена и Палия.
— Садитесь, сынки, — указал старый атаман на лавку, когда казаки переступили порог войсковой канцелярии. — Хочу с вами малость погуторить…
Арсен и Семён Палий примостились у края стола на лавке с резной спинкой, выжидательно смотрели на Серко.
Выглядел кошевой действительно плохо: лицо землисто-серое, заострённое, как после болезни, а из-под сорочки на спине выпирали острые лопатки.
— Вот что, сынки, — остановился перед казаками кошевой. — Настало время, когда каждый день можно ждать непрошеных гостей. Есть верные вести, что турки начали восстанавливать крепости Ислам-Кермен и Кизи-Кермен… Зашевелилась Аккерманская орда… Очухался от нашей встряски хан Мюрад-Гирей и собирает под свои знамёна остатки своего войска… Но нам не известно, что сейчас делает и что замышляет визирь Кара-Мустафа. А это наш главный враг, и мы должны знать о нем все…
— Каким образом, батько? — удивился Палий.
— Нужно ехать в Немиров и Каменец… Только там можно добыть необходимые сведения.
— Поеду я? — встрепенулся Арсен.
— Да, сынок, поедешь ты, — твёрдо сказал кошевой.
— А что же мне?.. — Палий был немного растерян.
Серко улыбнулся доброй стариковской улыбкой: за последнее время он ещё больше полюбил этого умного и отважного казака.
— Подожди, не спеши, полковник, будет и тебе работа… Подберёшь себе сотни две добровольцев — этакий летучий полк — и проводишь Арсена до Немирова. Мы, то есть я, киевский воевода Шереметьев и гетман, должны точно знать, когда выступит Кара-Мустафа. Все, что узнает Арсен, ты немедленно передашь куда следует… Без нужных вестей не возвращайтесь!
— Понятно, батько, — ответили казаки.
— Погодите, это ещё не все… Что-то нужно решить с Юрком Хмельницким. Брать его кровь на свою совесть не хочу. Хватит её с меня… Память о Богдане не позволит мне отдать такой приказ. Но и мириться с тем, что этот изверг вытворяет на Подолии и на Правобережье, тоже нельзя… Надо устроить так, чтобы ему стало жарко в Немирове… Ему и его союзникам…
— Восстание? — сверкнул глазами Палий.
— Да, восстание! А твой полк, Семён, поддержит повстанцев, станет их опорой.
— Постигаю.
— Но не только восстание… Неплохо бы было вбить клин между Юрком и турками. Бывает, что одно слово может сделать больше, чем тысяча сабель… Об этом пускай Арсен со своими болгарскими друзьями помозгует…
— Постараюсь, батько, — откликнулся тот. — Нам все ясно.
— Ну, а коль понятно, так идите собираться! Чтоб завтра были в дороге!
3
Киев кишел военным людом. Из России по Днепру и Десне плотогоны перегоняли строительный лес, ладьи с железом, войсками, оружием. С Левобережья гетман Самойлович прислал несколько тысяч казаков и ещё больше крестьян для выполнения землекопных работ.
Днём и ночью на Печерске и Зверинце не утихал людской гомон. Там возводились высокие земляные валы, упрочняемые частоколом, пушкари устанавливали на них пушки, в предполье казаки сооружали волчьи ямы… Укреплялся старый город. Весь Подол тоже был обнесён палисадом.
Через Днепр впервые с тех пор, как он нёс свои воды, у Киева перекинули большой наплавной мост на байдаках [53] . Ширина моста такая, что по нему могли ехать сразу четыре ряда возов.
53
Байдак (укр.) — большой чёлн, на котором плавали по рекам и по морю.
Генерал Патрик Гордон, или, как его теперь звали, Пётр Иванович Гордон, который руководил всем этим огромным строительством, едва успевал побывать за день всюду, где велись работы. Печерские ретраншементы [54] и мост были в центре его внимания. Особенно мост: вот-вот должны были подойти основные силы с Левобережья. Десятки тысяч воинов, тысячи возов и тысячи голов скота нужно было быстро, без задержки переправить на правый берег. Кроме того, он задумал так укрепить подходы к мосту, чтобы враги не сумели его разрушить или сжечь… Потому и носился непоседливый генерал на высоком тонконогом коне с одного конца города в другой, и везде его острый глаз замечал то, чего не могли или не хотели заметить иные, а резкий его голос подгонял нерадивых.
54
Ретраншемент (воен.) — военное укрепление позади главной позиции, усиливающее внутреннюю оборону.